Королевский Ассасин

Я буду не в первый раз наблюдать за перевозкой арестантов. Толпе все равно, кого везут в тюремной повозке, люди всегда уверены, что арестант виновен. Это пугает: как же быстро приличных людей охватывает жажда крови. Малые дети швыряют в арестантов объедки и грязь, обыватели плюют в сторону трясущейся повозки, когда она едет по Главной улице.

Толпа предпочитает, чтобы правосудие вершилось быстро, быстрота для нее важнее, чем справедливость. Когда я была младше, их злобные лица и крики наводили на меня страх. Я прижималась к тете Меше и закрывала глаза. Она говорила мне, что люди хотят видеть, как кого-то другого постигает кара, потому что порядок милее их сердцам, чем справедливость. Им надо верить, что люди хорошие всегда хороши, а дурные всегда дурны и что если сами они и грешат, то только на стороне добра. Мало кто понимает, какой широкий спектр между двумя этими крайностями, в который попадает почти каждый из нас.

Мои тетушки часто предостерегали меня против того, чтобы слепо идти туда же, куда идут другие. «Найди свой собственный путь, – говорили они мне, – и не сходи с него. Не позволяй другим совратить тебя с него, даже если тебе придется идти одной». «Делай то, что в данной ситуации кажется тебе наилучшим», – любили повторять они. Наилучшим. Мне такой совет по душе, потому что он оставляет место и для того, что не очень-то хорошо. Иногда без этого не обойтись.

Но в этой обозленной орде нет вообще ничего хорошего. Неужели никому из них не приходит в голову, что они могут ошибаться, что перевозимый через их город арестант невиновен? Ведь он еще не представал перед открытым судом. Мой взгляд падает на крохотную девочку, на вид ей не более трех-четырех лет. Она наблюдает молча, округлив глаза, засунув большой палец в рот и держась за руку своего отца. Он не смотрит на нее, все его внимание сосредоточено на зрелище, разворачивающемся перед его глазами. Вокруг слышатся пронзительный зловещий смех, шиканье, насмешки. Девочка явно напугана. Но через несколько лет, скорее всего, и она станет швырять в арестантов грязь вместе с остальными.

Как и все в толпе, я знаю, кто этот арестант, но мне трудно в это поверить.

Официальное заявление королевского дворца гласило, что принц Аласт был убит местным кузнецом, Кэледоном Холтом. Где именно это произошло, не сообщалось. Одни говорили, что принц стал жертвой разбойного нападения. Другие утверждали, что все произошло после игры с крупными ставками, проходившей в таверне в каком-то захолустье, и эта игра вроде бы привела к ссоре, а может, на принца напали из засады. Было известно, что кузнеца везут в Дирсию, где он будет ожидать суда, который, несомненно, приговорит его к казни.

Но я знаю правду.

Кэледон не предатель, а герой.

Ему надо воздавать почести, а не везти в тюрьму в цепях.

Почему королева это сделала? Почему?

Это моя вина. Возможно, если бы я не оказалась в аббатстве Баэр, ему бы не пришлось меня спасать и убивать принца.

Повозка подъезжает все ближе. Теперь я жалею о том, что купила этот горшок для цветов. Нести его неудобно, и он не поместится в холщовую сумку, перекинутую через мое плечо, – к тому же она и без того тяжела, поскольку в ней лежат склянки с мазями, которые я должна продавать. Я вижу девушку, стоящую рядом, держащую в руке корзину с караваем хлеба и фруктами.

– Послушай, – говорю я.

Она пугается.

– Я заплатила за них, – говорит она. – Спроси у него.

И она показывает на торговца фруктами.

Я протягиваю ей горшок.

– Нет, нет, дело в том, что я должна доставить его твоей матушке. Ты не могла бы отнести его ей вместо меня?

– Ах, вот оно что. Да, конечно, – отвечает она. Я отдаю горшок ей, и она кладет его в свою корзину.

– На здоровье, – бросаю я, отходя. И, надвинув капюшон на лицо, скрываюсь в толпе, пытаясь подойти ближе к дороге. Встав на цыпочки, я могу разглядеть Кэледона в задней части повозки. Он сидит с прямой спиной, и в его позе чувствуется вызов. Я смотрю туда, куда устремлен его пронзительный взгляд – на балкон дворца, где стоит королева. Его лицо совершенно бесстрастно, до нее же отсюда слишком далеко, чтобы можно было рассмотреть лицо, даже если бы оно не было закрыто вуалью, но видно, что она стоит, сцепив руки перед грудью, одетая в длинное белое платье. Она неподвижна, как изваяние.

Интересно, боится ли Кэледон. Я бы боялась. Дирсия – ужасное место. Чаще всего тех, кого привозят туда, уже никто никогда больше не видит – они не доживают даже до суда. Мало кто хочет работать в этой тюрьме – даже работа там считается наказанием, – и поэтому у королевских чиновников в обычае отправлять на работу в крепость Дирсию тех своих подчиненных, у кого не все в порядке с дисциплиной. И грозить им назначением туда. Родители тоже стращают своих сыновей: «Веди себя хорошо, не то попадешь в Дирсию».