Королевский долг

Я никогда не занимал в твоей жизни особого места, и меня это совсем не огорчает… Так даже лучше для меня и моей семьи, потому что я знаю, какую боль твое непостоянство причинило тем, кто считал тебя своим другом…

Затем он заговорил об Уильяме и Гарри: «Мы не позволим им страдать от того, что не раз вызывало горькие слезы у их матери…» И опять мне вспомнилось письмо:

Прости, но я решил, что сейчас ты не сможешь вселиться в Гарден Хаус. На то есть много причин, одна из которых состоит в том, что это привлекло бы внимание полиции и прессы, а я не могу этого допустить.

Это письмо вызвало горькие слезы у принцессы. Ее страшно расстроило его требование вернуть диадему Спенсеров, а из-за письма, которое он ей прислал в апреле 1996, она снова плакала.

Многие комментаторы говорили о его речи в Вестминстерском аббатстве, как о попытке передать свою безграничную жалость к принцессе, которую замучила система. На мой взгляд, это были слова человека, которого мучает совесть, человека, вынужденного прибегнуть к воспоминаниям детства потому, что он не знал и не хотел ее знать, когда она стала взрослой. Но кое-что в его речи было правдой. Как, например, когда он сказал, что «эта удивительная, сложная, необыкновенная, уникальная женщина навсегда останется в наших сердцах. Никто не займет ее место. В наших душах навеки запечатлелась ее красота — и внешняя и внутренняя» и «счастье наполняло каждого, когда он видел твою сияющую улыбку и блеск твоих незабываемых глаз…».

И тем не менее, я никак не мог избавиться от ощущения, что не этому человеку, который за последние годы доставил столько беспокойства своей сестре, — не ему следовало говорить от ее имени. Он отказался дать ей пристанище в доме ее предков, когда она была жива, но теперь, когда ее дух покинул тело, он готов дать ей место на семейном кладбище. Я слушал его и думал: «Как он может так лицемерить в храме Божьем?».

Точно так же я не мог понять, как он посмел воспользоваться смертью сестры, чтобы в завуалированной форме уколоть королевскую семью, напомнив всем, что он, его сестры и их мать — вот кровные родственники принцессы, а значит, и ее настоящая семья, которая защитит Уильяма и Гарри, «не позволит их юным душам увянуть под жестким гнетом обязанностей».

В этот момент я посмотрел на королеву. Гарри тер лицо руками. Уильям смотрел прямо перед собой. Несчастные пешки в игре: Спенсеры против Виндзоров. Я представил, как бы ужаснулась принцесса, услышав такие слова. Ведь она больше, чем кто-либо другой, ценила влияние принца Чарльза и королевы на своих сыновей.

Я смотрел на гроб с четырьмя свечками по углам, накрытый королевским штандартом. На крышке, посреди венка из белых роз, была открытка от принцев. На конверте было написано: «Мамочке». Я сжал руку Марии правой рукой, руку Ника — левой. Ник плакал, Александр, стоявший рядом с ним, по-мужски сдерживал слезы. Я посмотрел вперед и увидел Хиллари Клинтон. Мне вспомнилось, что рассказывала принцесса: в начале года она посетила Белый дом и беседовала с миссис Клинтон о своем возможном переезде в Америку, и та сказала, что американцы будут счастливы ее принять. Я снова сглотнул слезы.

Наконец граф Спенсер закончил свою речь. Раздались бурные аплодисменты. Хлопали и на улице и в церкви — горячо, страстно. Я оглядел сидящих. Увидел Элтона Джона и Джорджа Майкла — они тоже хлопали. Конечно, эти аплодисменты предназначались принцессе, а не графу Спенсеру, но получилось, что люди поддержали те оскорбления, которые он нанес королевской семье.