Королевский дуб

Больше он ничего не говорил. Но я знала, что это его обеспокоило и немного обидело. Вечером, когда я укладывала Хилари спать, я заметила:

— Разве тебе не нравится твой костюм, Хил? Картер потратил много времени и денег, чтобы купить его.

— Костюм прекрасен, — промямлила девочка, пряча лицо в подушку. — Только мне, наверно, больше нравятся мой лук и стрелы.

— Хил, это вовсе не значит, что ты не останешься верна Тому, если тебе придутся по душе подарки Картера, — заявила я, обеспокоенная таким поведением дочери. — Между ними нет соревнования. Тебе могут нравиться и Картер и Том вместе с их подарками, понимаешь? Картер для тебя — почти как отец, а Том — другой, он… друг, но друг особенный…

— Я бы хотела, чтобы было наоборот, — голос девочки был приглушен подушкой.

— Возможно, — очень твердо заявила я. — Но этого не будет. Ты не должна думать, что что-то изменится. Такие мысли приведут к тому, что ты начнешь еще больше мучить себя.

— Ты могла бы изменить все, если бы захотела, — отозвалась Хилари так тихо, что я почти не расслышала.

Я смотрела на ее темную голову, а раздражение и непонятный страх стучали в висках.

— Да, но я не намерена этого делать, поэтому приучи себя к нынешнему положению вещей, — наконец произнесла я, потушила настольную лампу и закрыла за собой дверь. В ту минуту мне показалось, что дочь проговорила: „Вот именно, что намерена". Я уже было захотела вернуться и сделать ей замечание, но затем все-таки передумала.

Головная боль, трепавшая мой затылок и виски, как злобный терьер, целый день и вечер, наконец схватила меня своими стальными челюстями. Я вернулась в гостиную в поисках аспирина и покоя. У Тиш и Чарли не было ни того, ни другого.

День Рождества был серым и мягким, таким, каким никогда не должен быть, но часто бывает зимний праздник на Юге. Неспокойный ветер, пахнущий сыростью и болотной гнилью, сквозил в щели и налетал порывами на окна в столовой Колтеров. Что-то от ветра перешло, казалось, и в людей. Дочери Тиш — Кейти и Энсли — были дома, но создавалось впечатление, что им здесь невероятно скучно. Они тяжело вздыхали по поводу задержки с обедом и уносились в свои комнаты, чтобы позвонить далеким подругам.

Чарли приготовил старомодные предобеденные напитки, и они оказались слишком крепкими, а мы выпили их слишком много. Тиш сильно обожгла руку чугунной сковородой, и мне пришлось заканчивать приготовление обеда, косясь сквозь туман от бурбона, застилавший глаза, в старые, заляпанные жиром поваренные книги и потрепанные вырезки рецептов.

К тому времени, когда я наконец подала обед на стол, Кейти и Энсли стали какими-то отчужденными и подчеркнуто вежливыми, а Хилари — бледной и сердитой от голода. Тиш, Чарли и Картер опьянели и завывали рождественские гимны, а я была суровой из-за головной боли и раздражения, которое вызывали у меня мои друзья.

Когда в конце концов я привезла Хилари домой, уложила ее в постель и добралась до гостиной, освещенной огнем камина и елочными свечками, я почувствовала, что теплый ветер все еще бродит в моих венах. Кожа моя покалывала и чесалась, а вид Картера, расслабленно растянувшегося на диване, снявшего галстук и ботинки, улыбавшегося мне с любовью, вызывал желание заскрежетать зубами. Я понимала, что Картер хотел заняться любовью, это было ясно из того, как он смотрел на меня весь вечер, из его многочисленных, будто случайных прикосновений. Между нами не было близости с ночи перед приемом у Пэт Дэбни. По всем признакам Сегодняшняя ночь — рождественская ночь любви, щедрости и торжеств — должна была бы стать ночью, когда я вернулась бы к нему и полностью завершила бы полосу отчуждения.

Но я не хотела. Ветер, головная боль, похмелье, раздражение и что-то еще — какая-то тоска по прохладе, чистой темноте и резкому запаху зимнего леса, которую я не хотела замечать или понимать, — распространялась по моей крови, как вирус. Я подобрала юбки красивого темно-зеленого бархатного платья, которое подарил мне Картер, села на подушку у камина, в отдалении от своего друга. Я пыталась улыбнуться ему, но боль и упрямство перекосили улыбку.

— Иди сюда, ко мне, и дай мне очень медленно снять с тебя это платье, — сказал Картер, протягивая ко мне руки. — Главная причина, по которой я подарил его тебе, — именно чтобы я мог сделать это.

— Картер, я не могу, не сегодня. Я чувствую себя так, будто мой череп вот-вот расколется пополам, как грецкий орех, — ответила я.

Он помолчал секунду, а затем расхохотался. Это был его прежний смех, глубокий и теплый.

— Это что, наше первое „не-сегодня-милый-у-меня-головная-боль"? — усмехнулся Картер.

— Но у меня действительно болит голова. Просто убийственно. Билет действителен на следующий раз? До завтра?

Он поднялся с дивана, подошел ко мне и поцеловал в лоб.

— Конечно. Я благодарен за то, что мы настолько близки и ты чувствуешь, что можешь спокойно сказать, когда не желаешь секса. Сегодня тебе пришлось вытерпеть присутствие слишком многих ослов. Да, билет действителен на следующий раз.