Королевский дуб

Я отослала Хилари собирать вещи для похода в лес, а сама села у окна и вскрыла конверт. Я взглянула на аккуратную старомодную подпись черными чернилами: Маркус А.Ливингстон. Старый легендарный отставной тренер по стипль-чезу. Хозяин моего домика. Я, как слепая, сложила письмо, даже не прочтя его, и посмотрела в зеленые сгущающиеся сумерки. Рано или поздно я вновь разверну бумагу, чтобы увидеть дату, к которой моя дочь и я должны будем освободить этот дом. Мне даже не хотелось знать, какие выдвигаются для этого основания. Через некоторое время я развернула письмо. Первое апреля.

Две недели. День смеха.

И тогда там, в неосвещенной комнате, объятой сумерками, меня охватил страх. Чувство было таким же ужасным, как тот холодный прибой, что нахлынул на меня у Королевского дуба на болотах Биг Сильвер. Старый ужас, визжа и трепыхаясь, вернулся обратно оттуда, куда загнали его несколько месяцев спокойной, защищенной жизни в Пэмбертоне: снова холод, тьма, заброшенность, одиночество. Некуда идти. Попросту негде быть. Ужас был таким же первобытным, как ночные кошмары ребенка; я дрожала от него, как от жестокого приступа лихорадки. Я не могла пошевелиться. А затем все прошло.

Что-то холодное, твердое и непреклонное возникло на месте недавнего страха. Оно вызывало ужасное, непереносимое, останавливающее дыхание ощущение, но, по крайней мере, исчезло чувство беспомощности.

„Нет", — сказала я самой себе, а затем повторила вслух:

— Нет. Нет, ты не добьешься.

— Ты что-то сказала, мама? — подняла брови Хилари, входя в комнату; она была одета в прошлогодние джинсы, и я машинально подумала, что надо купить новые — эти были слишком, на несколько дюймов, коротки.

— Я должна задержаться ненадолго и встретиться с Картером, прежде чем мы отправимся на ручей, — проговорила я, отворачивая лицо, чтобы дочка не смогла ничего прочесть на нем. Письмо я сунула в карман пальто.

— Мне хочется, чтобы ты сбегала позвонила Тому и сказала ему, что мы приедем попозже. Пусть из-за нас он не задерживает ужин. Если мы не успеем поесть, я приготовлю сандвичи.

Хил спокойно посмотрела на меня.

— Почему тебе нужно встречаться с Картером?

— У меня к нему дело, Хилари.

— Какое дело? По поводу чего?

— Это мои дела, — отрезала я, чувствуя раздражение. — Некоторые вопросы личного характера. Они не имеют никакого отношения к тебе.

— Если это снова по поводу объединения с ним или что-нибудь в этом роде, то это и мое дело, — упрямо проговорила девочка, и я увидела, как ее глаза заблестели от слез.

— Нет, не об этом, — сухо сказала я. — Я бы тебе сообщила, если бы это было так. Теперь иди и позвони Тому, и не стоит говорить ему, почему мы опаздываем. Просто скажи, что опоздаем и все.

— Я не собираюсь лгать Тому!

— Хилари, — глубоко вздохнула я, — в жизни существует очень много ситуаций, решение по которым ты еще пока принимать не можешь, а по некоторым — никогда не будешь. Эта ситуация — одна из них. Я не просила тебя лгать Тому и никогда этого не сделаю. Никакого повода для лжи нет. Это, как я тебе уже сказала, деловой разговор. Я хочу сама рассказать о нем Тому, и я это сделаю, если ты не будешь проявлять свою десятилетнюю высокомерность и не испортишь все дело. А теперь иди.

— Да, мэм, — проговорила она, надувшись, но все же ушла.

В офисе Картера, на нижнем этаже старинного красивого, недавно восстановленного здания, построенного в стиле Возрождения недалеко от Пальметто-стрит, я оставила Хил в приемной, а сама отправилась на розыски Энджи Карлайл, почтенной секретарши Картера. Ее не было ни за конторкой, ни в крошечной кухоньке, где царствовал кофейник, ни в прилегающей туалетной.

Я посмотрела на вешалку в холле и увидела там только плащ Картера. Секунду поколебавшись, я тихонько постучала в закрытую дверь его кабинета.

— Войдите, — донеслось из-за двери, — и принесите кофейник, пожалуйста.

Я взяла кофейник и две чашки из кухни, толкнула бедром дверь и заглянула в кабинет. Картер сидел за столом спиной к двери, закинув ноги на широкий подоконник, и держал около уха телефонную трубку. Стол был завален бумагами и толстыми книгами. Начищенные мягкие ботинки Картера стояли на ковре у его стула. Я видела их на моем ковре именно в таком положении бессчетное количество раз, их вид вызвал у меня желание расплакаться от сознания утраты. Вид его затылка и крепких плеч под оксфордской сорочкой в голубую полоску, которая мне всегда нравилась, будто ударил меня кулаком в живот. В этот короткий момент мне больше всего на свете захотелось подбежать к Картеру, обнять его и завыть: „Я была не права, я не хотела этого, прими меня обратно и позаботься обо мне".

Внезапно Картер повернулся, как будто почувствовал мое присутствие, и я увидела чистое, незащищенное счастье, вспыхнувшее в его голубых глазах. Это было почти непереносимо. Но вскоре оно исчезло, и вежливая любезность, которую мой друг проявлял по отношению ко мне после нашего разрыва, заняла его место. Картер жестом указал мне на стул и на стол, где можно было поставить кофе. Я поставила поднос и села.