Но главной проблемой остается проникновение в этот чертов вестибюль. Дверь в вестибюле — дело плевое, и вряд ли что-нибудь более серьезное ожидает его там, наверху. Но ведь надо
«Нет, минуточку», — подумал Алекс.
В десять двадцать швейцару звонили из вестибюль и он побежал через улицу в гараж. Спустя пять минут он вывел оттуда «Кадиллак», а еще через несколько минут тип в фетровой шляпе спустился на лифте и уехал на этой машине. Если это происходит регулярно, если тип в шляпе каждое утро звонит в вестибюль в десять двадцать и просит через пять минут подогнать машину, тогда завтра утром швейцара не будет у дверей по меньшей мере пять минут. А для Алекса пять минут — это просто море времени, чтобы войти и вскрыть дверь пожарного выхода.
Он не знал, что и делать.
Если в квартире все окажется проще пареной репы, так он управится за несколько минут. Но если предположить, что случится что-нибудь невероятное? Черт, если бы ему не были так нужны эти деньги, то… То что? Что еще он
Час сорок. Войти в вестибюль, вскрыть дверь, пройти шестнадцать этажей по пожарной лестнице до квартиры Ротманов, открыть дверь — и кто знает, какой там замок? Войти в квартиру, открыть сейф и выйти прежде, чем миссис Ротман вернется в полдень. Нет, минуточку. Она вернулась сегодня минут в пять первого, что дает ему еще несколько минут. Но он не намеревался дожидаться, пока она окажется у дверей. На самом деле, чтобы все прошло без сучка без задоринки, ему нужно покинуть квартиру без десяти двенадцать, ну, без пяти в крайнем случае, если вдруг она решит сократить свой моцион. Итак, если он войдет в вестибюль около двадцати минут одиннадцатого и выйдет из квартиры без десяти двенадцать, у него остается только девяносто минут — все лучше и лучше. Да пошла она, эта работа. Он позвонит Генри Грину и скажет, чтобы шел куда подальше с этим делом. Пусть сам
— Привет, — послышался женский голос.
Он поднял глаза. Солнце светило ей в спину, он зажмурился. Это была Джессика Ноулз, та блондинка, что жила в его доме.
— Привет, — ответил он.
— Загораете? — спросила она.
— Да. Слишком хорошее солнце, чтобы упускать его.
Она была в белых брюках и зеленой футболке, без лифчика. И не рассказывайте, что дамочки, разгуливающие без лифчиков, не озабочены кое-чем. Ее ребенок сидел в той же самой коляске, что и в сентябре. Он лопал липкую плитку шоколада. Алекс не мог сказать, мальчик это или девочка. Джессика села рядом.
— Ну, и как все прошло вчера? — спросил он.
— Кто знает? — пожала она плечами. — Разводиться — это все равно что зуб вырывать. Без анестезии.
— Да уж, — сказал он.
— А вы?
— Хорошо.
— Меня все интересует, — спросила она, — вы не актер?
— Почему вы подумали, что я актер?
— Ну, вы ехали в Линкольн-центр.
— А-а-а.
— Конечно, вы могли туда и за билетами пойти. Но я часто вижу вас днем, потому, естественно, и решила… ну, если бы вы работали в офисе… Вы актер?
— Нет, — ответил он. Он понимал, о чем она сейчас его спросит. С этими фраерами разговор всегда доходит до той точки, когда приходится врать. Раз как-то он сказал одной девушке в Майами, что он домушник. Девушка рассмеялась и сказала — ну уж, конечно.
— Так чем вы занимаетесь? — спросила Джессика.
— Вы почти угадали, — сказал он. — Я не актер, но работаю в театре. — Такого он никогда прежде не говорил, но она сама натолкнула его на мысль. Кроме того, это было враньем лишь наполовину — в Синг-Синге он помогал разместить осветители для одного шоу.
— Я так и знала, что вы работаете в театре, — сказала она, довольная своей проницательностью и непреднамеренно помогла ему врать в правильных терминах.
— Да, я там работаю, — сказал он, тут же цепляясь за слово. — Электриком.
— В Линкольн-центре?
— Нет. Я ходил туда искать работу.
— А на каких спектаклях вы работали?
— Да на многих, — ответил он.
— Может, я что-нибудь видела?
— А что вы видели?
— Мы с мужем обычно ходили в театр по крайней мере раз в неделю, — сказала она. — Пока жили вместе.
— Тогда вы видели по крайней мере два из тех, на которых я работал, — ответил он, изо всех сил желая сменить тему.