Королевский гамбит

– Квика, – ответил Пруитт. – Старика Бена Квика. На следующее Рождество он домой не приехал. А потом примерно в начале марта, когда речка во Французовой Балке начинает мелеть, так что лес уже сподручно волоком тащить, и когда вполне можно было подумать, что он останется на лесопилке на третий год, он заявился домой да так больше никуда и не уехал. И на сей раз не пешком пришел, а в нанятой двухместной коляске. И привез с собой козу и младенца.

– Погодите… – остановил его дядя Гэвин.

– Приехал он домой незаметно, – сказала миссис Пруитт. – Мы только через неделю обнаружили, что с ним ребенок.

– Погодите, – повторил дядя Гэвин.

Оба замолчали. Оба смотрели на него, Пруитт – сидя на перилах террасы, миссис Пруитт – по-прежнему вышелушивая горох из продолговатых шершавых стручков. Сейчас во взгляде его было торжества не больше, чем раньше недоумения или даже задумчивости; просто он сделался еще пронзительнее, как если бы озарялся изнутри каким-то пламенем, ровным и мощным и в то же время спокойным, как если бы разгоралось оно быстрее, чем протекал рассказ.

– Да, – сказал он, – слушаю.

– Когда в конце концов я обо всем прослышала и отправилась туда, младенцу не было и двух недель, – сказала миссис Пруитт. – И уж как он выжил на одном козьем молоке…

– Может, вы не знаете, – вставил Пруитт, – но коза – это вам не корова. Козу надо доить каждые два часа или около того. А значит, и ночью.

– Ну да, – кивнула миссис Пруитт. – У него даже подгузников не было, только тряпки, которые дала ему повитуха и показала, как пеленать ребенка. Словом, я кое-как сшила пеленки и отнесла их ему; черномазый все еще подсоблял его папаше в поле, а сам он и еду готовил, и стирал, и нянчил ребенка, и доил козу, чтобы накормить его. Ну я и говорю: «Давайте я возьму его с собой, пусть у меня побудет, хотя бы до тех пор, когда сам есть научится. Вы тоже, если хотите, можете у меня пожить»; а он все смотрит на меня – маленькое, худенькое, уже заморенное существо, нечто такое, что за всю свою жизнь не садилось за стол, чтобы наесться досыта, – и говорит: «Благодарствую, мэм. Я сам справлюсь».

– И так оно и получилось, – сказал Пруитт. – Не знаю уж, каков он был на лесопилке, и фермы у него никогда не было, чтобы понять, какой из него фермер. Но мальчика он вырастил.

– Верно, – сказала миссис Пруитт. – А я все не отставала от него. «Мы даже не знали, что вы женаты», – говорю. «Да, мэм, – отвечает. – Мы поженились в прошлом году. Она умерла родами». – «А кто она, – спрашиваю, – с Французовой Балки, из местных?» – «Нет, мэм, – отвечает, – она из южной части штата». – «И как же ее звали?» – «Мисс Смит».

– У него столько всего было на плечах, что даже не оставалось времени научиться врать, – сказал Пруитт. – Но мальчика он вырастил. После того как осенью собрали урожай, он рассчитал черномазого, и уже следующей весной они со стариком, как и прежде, вышли в поле вдвоем. Он сварганил себе что-то вроде заплечного мешка, какие, говорят, индейцы делают, чтобы было в чем носить ребенка. Время от времени я захаживал туда, когда земля была еще холодной, и видел, как Джексон с папашей проводят борозды плугом и рубят кустарник, а мешок висит на воротном столбе, и в нем, стоя совершенно прямо, спит мальчик, словно это перина какая. Той весной он начал ходить, и, стоя у забора, я смотрел, как это крохотное существо семенит по борозде, изо всех сил стараясь не отстать от Джексона, и наконец тот, дойдя до конца ряда, вытаскивает плуг из земли и идет назад, и сажает его себе на шею, и снова начинает пахать. К концу лета он уже научился ходить довольно прилично. Джексон смастерил ему из дерева и дранки маленькую мотыгу, и часто можно было видеть, как Джексон срезает хлопок на высоте бедра, а вот мальчика не видно, видно лишь, как там, где он есть, колышется хлопок.

– Джексон сшил ему одежду, – продолжала миссис Пруитт. – Сам, собственными руками. Я тоже кое-что сшила и отнесла ему, хотя раньше бралась за иглу только однажды. Он поблагодарил меня, но видели бы вы, с каким выражением. Вообще иногда могло показаться, что он на саму землю обижается за то, что она кормит мальчика своими плодами. Я старалась уговорить Джексона отвести его в церковь и окрестить. «У него уже есть имя, – возразил он. – Его зовут Джексон Лонгстрит[3] Фентри. Папаше нравятся обе части».