Королевский гамбит

Он (Харрис) перестроил дом. (Теперь он каждую неделю летал куда-то на аэроплане; говорили, что это тот же самый аэроплан, что доставлял виски с берега Мексиканского залива в Новый Орлеан). То есть новый дом должен был занять площадь, на которой уместились бы четыре старых, будь они плотно пригнаны один к другому. Это был просто дом, в один этаж, с террасой под фронтоном, где мог бы сидеть прежний владелец в своем самодельном кресле, с бокалом своего тодди и томом Катулла; когда строительство было закончено, дом выглядел как старый южный особняк, какими их показывают в фильмах, только в пять раз больше и в десять раз «южнее», чем на самом деле.

Теперь он привозил с собой друзей из Нового Орлеана на выходные, растягивавшиеся и на более продолжительный срок, и не только на Рождество и лето, но четыре-пять раз в году, словно деньги текли теперь так быстро и легко, что ему не надо было даже наблюдать за тем, как это происходит. Иногда он даже не приезжал сам, а отправлял их одних. В то время в доме жил управляющий, нет, не тот старый, первый арендатор, но его преемник из Нового Орлеана, которого Харрис называл дворецким: толстяк-итальянец, то ли грек, расхаживавший по дому, пока не появятся гости, в белой шелковой рубахе без воротника и с пистолетом, болтавшимся на поясе. С их приездом он брился и надевал галстук-самовяз из мягкого алого шелка, а также, если холодало, пальто; но с пистолетом он, как говорили в Джефферсоне, не расставался, даже когда подавал к столу, хотя никто в городе, да и во всем округе, этого не видел, ибо за тем столом никто из местных ни разу не сидел.

Итак, порой Харрис оставлял своих друзей на попечение дворецкого. Это были мужчины и женщины, которых окружала плотная атмосфера беззаботной богатой жизни, на вид холостяки и незамужние, хотя иные из них на самом деле могли состоять в браке: странные пришельцы, стремительно разъезжающие в своих больших блестящих спортивных автомобилях и по городу, и по дороге в город, хотя на каком-то своем отрезке она все еще представляла собою проселок, неважно, что уж он там соорудил в самом его конце, – по обочинам, в поисках прохлады, лежали собаки и куры, бродили свиньи, телята и мулы; летали и кружились в воздухе перья, слышались удары, или тявканье, или визг (а если это лошадь, или мул, или корова, или, не дай бог, боров, то несдобровать бамперу, да и крылу), но машина даже не замедляла скорости: а через какое-то время дворецкий обзавелся парусиновой сумкой, набитой монетами и банкнотами и некоторым количеством незаполненных чеков с подписью Харриса; сумка висела на ручке входной двери изнутри; какой-нибудь фермер, или его жена, или ребенок подходили к дому, говорили «свинья», или «мул», или «курица», и дворецкому даже не надо было выходить на улицу, чтобы дотянуться до сумки и отсчитать наличные или заполнить чек, и, получив свое, люди уходили; эти поступления стали дополнительным источником дохода для тех, кто жил на этом шестимильном отрезке дороги, – вроде сбора и продажи черной смородины или яиц.

Появилась и площадка для игры в поло. Разбили ее рядом с дорогой, то есть с шоссе. Теперь городские, торговцы, адвокаты, помощники шерифа могли болеть, даже не выходя из машины, на которой приехали посмотреть, как люди управляются с лошадьми. Да и деревенские тоже – фермеры, владельцы небольших участков земли, арендаторы, сборщики урожая, те, кто и башмаки-то надевал, только когда приходилось идти по грязи, и кто седлал лошадь, только чтобы перебраться с места на место так, чтобы не ходить пешком, не меняя при этом одежды, в которой завтракали, – они тоже садились на лошадь или на мула, которого едва успели от плуга освободить, и собирались у забора, отчасти чтобы посмотреть на холеных лошадок, но главным образом – на одеяния, на женщин и мужчин, которые садились на лошадь исключительно в начищенной до блеска обуви и специально предназначенных для этого панталонах, да и на остальных, кто на лошадь не садился, но все равно носил такие же панталоны, ботинки и шляпы, в каких ходят на дерби.