Королевский гамбит

Собственно, для Соединенных Штатов все уже и так закончилось: англичане, горстка парней, иные его возраста, а кое-кто, наверное, и моложе, летающие на истребителях Королевских военно-воздушных сил, остановили противника на западе, так что теперь всему этому неудержимому, все на своем пути сметающему победному валу оставалось лишь растечься по бескрайней русской равнине, как растекается по кухонному полу грязная вода, когда по нему пройдутся шваброй; поэтому на протяжении последних пятнадцати месяцев, начиная с осени 1940 года, когда он снимал мундир или вешал его в шкаф – мундир из саржи цвета хаки, не подделка, почти такой, как у настоящих офицеров, только без почетных нашивок НКС[9], вместо них светло-голубые петлицы и канты ЦПОЗ, похожие на значки студенческого братства, которые носят на лацканах пиджаков, и новенькие невинные металлические ромбики, как на плечах какого-нибудь щеголеватого гостиничного швейцара либо дирижера музыкального ансамбля в цирке, что еще больше удаляет владельца оных от царства доблести и зоны риска, избавляя от сердечной жажды славы и известности; всякий раз, как он останавливал на нем взгляд, полный сердечного томления (если это было томление) и, уж конечно, непреодолимой тоски, что преследовала его все последние месяцы, когда он осознал, что уже слишком поздно, что он слишком промедлил, слишком долго откладывал призыв из-за недостатка не только храбрости, но и воли, и целеустремленности, и томления, – выяснялось, что хаки выцвело, расплылось, словно кинокадр, в голубизну английского мундира и сложенные крылья устремившегося к земле коршуна, преобразилось в скромный галун, свидетельствующий о принадлежности к офицерскому или сержантскому составу; но главное – это то, что голубые мундиры, цвета, оттенки, которые горстка молодых людей англосаксонского происхождения возвеличила и увековечила, стали таким зримым символом славы, что не далее как прошлой весной американские галантерейщики и закройщики мужской одежды превратили их в торговую марку, так что теперь любой гражданин Соединенных Штатов мужского пола, у которого достанет на то средств, получил возможность зайти на Пасху с утра в церковь, окутанный аурой высокой доблести, не обременяя себя при этом ответственностью, которая стоит за этими символами, как и разноцветными, как фантик, нашивками, полученными за риск.

Тем не менее он предпринял нечто отдаленно напоминающее хоть какую-то попытку (приобретшую в его глазах несколько более высокую цену хотя бы потому, что воспоминание о ней ничуть не облегчало его душу). В двух милях от города жил некто капитан Уоррен, фермер, бывший пилотом в старом Королевском авиационном корпусе еще до того, как он превратился в Королевские ВВС; он отправился повидаться с ним сразу, как ему исполнилось шестнадцать, то есть почти два года назад.

– Если бы мне каким-нибудь образом удалось добраться до Англии, меня бы ведь зачислили, верно? – спросил он.

– Шестнадцать слишком мало. Да и добраться до Англии нынче трудновато.

– Но если бы все же удалось, меня бы взяли, как вы думаете? – повторил он.

– Да, – сказал капитан Уоррен. Потом капитан Уоррен сказал: – Послушай, времени полно. У нас у всех полно времени, закончится все не скоро. Почему бы не подождать?

Так он и поступил. Он ждал слишком долго. Можно было, конечно, уверять себя, что он последовал совету героя, что хоть как-то смягчило бы его сердечное томление: принять и последовать совету героя – значит никогда не дать себе забыть этого, и тогда, независимо от возможного дефицита храбрости, он, по крайней мере, избавил бы себя от стыда.

А сейчас уже было слишком поздно. На самом-то деле, коль скоро речь идет о Соединенных Штатах, все это никогда и не начиналось, так что и стоить могло Соединенным Штатам только денег: а это, по словам его дяди, самое дешевое из того, что можно потратить или потерять, потому цивилизация их и придумала – как единственную субстанцию, при помощи которой можно рассчитываться и торговаться, что бы ни задумал купить.

Таким образом, получается, что единственная цель призыва могла бы заключаться просто в том, чтобы дать его дяде возможность идентифицировать Макса Харриса, а поскольку идентификация Макса Харриса не привела ни к чему, кроме перерыва в шахматной партии и телефонного звонка в Мемфис ценой в шестьдесят центов, то это того не стоило.