Королевский краб

— Экипаж «семерки», — строго сказал Иван Иванович, записывая что-то себе в блокнот, — проявил несомненное мужество в очень трудных условиях. Ловцы повели себя, как подобает советским людям, не испугались шторма, не бросились в панику даже тогда, когда лишились старшины. Руководство на себя взял матрос-коммунист Василий Батаев. Коммунист — это знаменательно, товарищи! Вы, Илья Ефремович, не будете возражать, если я дам радиограмму слов на сто во Владивосток, в газету?

— Что вы, — пожал плечами капитан, — обязательно дайте в краевую газету пространную радиограмму.

— О героизме экипажа «семерки», — веско сказал помполит, — надо написать и в нашу экспедиционную многотиражку. Скажем, вы, Петрович!

Председатель судкома даже зажмурился, не умел и не любил он сочинять, но спорить не стал.

— А Батаева надо иметь в виду, — сказал старпом, красивый, уверенный, со шрамом на левой щеке. — Видать, волевой матрос, организатор!

— Да, — кивнул головой Валерий Иванович и чуть не сказал, что уже думал об этом и планирует Батаева старшиной вместо Карповича. Костю помощником — вместо Сереги, который, конечно, оказался слабоват.

А в это время Серега в лазарете принял твердое решение.

— У тебя есть бумага и конверт? — спросил он у Андрея.

— Есть, а что?

— Дай.

Андрей не стал больше спрашивать, полез в тумбочку и вытащил оттуда нужное.

— И авторучку, — сказал Серега.

Он сразу почувствовал себя лучше, когда решение было принято.

Он почувствовал к себе уважение, даже гордость у него появилась: мол, не слабый, могу и так, бесстрашно, прямо! Одно дело слова, другое дело — написанное на бумаге. Это документ! Все в нем как на духу, искренне, без попыток оправдаться. И главный ему судья, в конечном счете, только Карпович. Ему отдаст Серега письмо, если Карпович останется жив. И пусть старшина поступает, как ему угодно. Он, Серега, считает себя виноватым. Зазевался, когда был на руле, ворон считал и чуть не упал за борт, а старшина не дал, спас его, и о себе он не подумал.

Ну, а если Женя погиб, то письмо он отдаст в руки завлова или капитана, но не сейчас. Сейчас пусть письмо-документ лежит в тумбочке и ждет своего часа. А вот когда его упрекнут: «Ты живой, потому что тебя спас человек, который был лучше тебя», — он ответит:

— Да, мне стыдно быть живым. И плохо это, что я не упал в море вместо Карповича. Лучше уж вдвоем… Но так получилось — и ничего уже не изменишь. Судите меня, стыдно мне, стыдно быть живым!

Серегино воображение работало вовсю и рисовало одну картину за другой. Вот он на берегу Камчатки, угрюмый, сосредоточенный, бредет по тайге, работает, спит где попало и вызывает всеобщее любопытство некой тайной, которую носят в себе. Он бородат, седые волосы у него на висках, у него сильные, жилистые, как у покойного старшины, руки. Загрубевшими пальцами он пересчитывает деньги, которые только что получил, и делает, как обычно, перевод во Владивосток Анастасии Карпович. Она получает деньги каждый раз и не знает от кого. И никогда не будет знать…

И так он размечтался, что его лицо порозовело и на губах появилась улыбка, которая быстро исчезла, когда в палату вошла жена штурмана Базалевича, вооруженная шприцем и ампулами.

— Сережа, готовьтесь!

— А может, не надо? — попросил он жалобно.

— Главврач велел через каждые два часа. Или вы, моряк, боитесь уколов?

— Да что вы! — соврал Серега и оголил руку, зажмурил глаза, чтобы не видеть острой иглы.

Шторм стал утихать к вечеру. Циклоны, Сибирский и Японский, объединив свои усилия, покинули Охотское море и Камчатку и умчались на Магадан. Магаданское радио передавало: «С юго-запада пришла в наши суровые края невиданная буря, но оленеводы к ней подготовились…»

А наутро тишина окутала западное побережье Камчатки и море. Но море еще грозно вздыхало, гигантский накат продолжал качать суда краболовов. Поэтому с утра мотоботы в воду не смайнали. Смайнали в обед, и вновь пошли утлые суденышки на свои поля собирать улов. Однако многие недосчитали сетей. Шторм их изорвал, разметал, выкинул на берег. Многотерпеливые ловцы не плакались, не жалели, вирали лебедками остатки сетей и били краба, складывали улов в трюмы и отвозили на свои плавзаводы…

Женю Карповича, опутанного сетями, нашли японские рыбаки. Они все знали о трагедии, происшедшей на одной из советских флотилий, бережно вытащили тело старшины, и одна из японских кавасаки в скорбном молчании пошла с покойником к русской плавбазе.