Королевский понт

Кузьма с раннего утра собственноручно руками выстирал абсолютно новое полотенце, извлеченное из упаковки, высушил его, выгладил, скатал в длинный жесткий жгут.

– О, Всеблагая. Неужели нельзя никак обойтись без этой клоунады? – стонала Тати, пытаясь удержать в себе выпитый на завтрак стакан апельсинового сока.

Она полулежала в кресле, стараясь и головой особо не вертеть – ей казалось, что, если "не сотрясать нутро" тошнит не так сильно.

– Не забывайте, ваше положение сейчас держится только на уважении нашего народа к традициям, – укоризненно заметил Кузьма, упаковывая подготовленное полотенце в оберточную бумагу.

Тати никогда и не забывала; ей оставалось только глазеть на собственную жизнь, как дети глазеют на заводные игрушки в витринах, и удивляться. Она чувствовала себя фантиком, попавшим в океанский шторм. Что может сказать на это её мать? Какое богатство лучше: своё маленькое, нажитое потом и лишениями, или чужое, шальное – стоишь как будто на хрустальной лестнице до небес, на вершине, и кто угодно может шарахнуть молотком по основанию…

Сейчас Тати и Кузьма занимали президентские апартаменты отеля "Шангри".

– Слова вашего языка такие странные. Красивые.

– Теперь это и ваш язык тоже. Каждый день я буду рассказывать вам что-нибудь. Не заметите, как сроднитесь с ним… Знаете ли вы, например, что означает моя фамилия? «Асурджанбэй» переводится как «долгий путь воина». Основательница нашего рода половину жизни провела в походах, в Хармандоне фамилии есть не у всех, фамилия – знак почета, в ней обычно заключена краткая история человека или увековечено какое-то его важное достоинство.

– Фамилия Селии что означает?

– «Сурлугур» – сияние луны… Название нашего отеля – «шангри» переводится «рассвет».

Кузьма подвел Тати к окну: стекла начинались от пола, прямо под ногами расстилалось нежное голубовато-зеленое, прозрачное до самого дна море – с сотого этажа небоскреба, возведенного на маленьком острове, так хорошо было, никуда не торопясь, наблюдать, как солнце рождается, алое, из мягкой розовой пены горизонта, омывается жидким золотом, и, поднимаясь выше, теряет границы, плавится, светлеет.

– На свете есть места, где невозможно не быть счастливым, – прошептал юноша.

– По-настоящему счастливым можно быть только на своем месте, – отозвалась Тати.

– Твоё место здесь, ты привыкнешь, надо только немного подождать, я ведь сумел привыкнуть к дешевой еде и к паршивым гостиницам. Древняя мудрость нашего народа учит: если у тебя ничего нет, знай, если завтра на тебя обрушится золотой дождь, ты должен принять его без лишнего трепета, иначе не удержишь ни капли, а если ты богач, помни, реки твоего золота могут разлиться в одночасье, что не зачерпнешь даже кружки напоследок, и ты должен это принять без большой обиды, потому что реки, уходящие в землю, уходят напоить тех, кто живет на другой стороне…

3

Селия стояла у окна в колонном зале Дворца Съездов. Именно здесь планировалось провести церемонию примирения и передачи жениха.

Молодая женщина беспокойно барабанила пальцами по благородному дереву подоконника. Она не испытывала ни малейшей неприязни к Тати, что удивительно; в смятение повергала её неизбежность встречи с Кузьмой. Селия ничего с утра не ела, и всю прошлую неделю трапезы её нельзя было назвать обильными, диетолог звонила уже несколько раз: тревожилась, что снова может вернуться нервная анорексия, которой её клиентка страдала в юности.

Акустика в колонном зале была такая, что шаг на одном конце слышен был на другом. Серебристо-белая матовая, точно лёд, исчерченный коньками, плитка пола выдавала женщин на каблуках.

Селия обернулась на звук.

Тати Казарова дошла до центра зала и остановилась.

Неосведомленному свидетелю сцена не показалась бы напряженной: две женщины смотрят друг на друга, проходит мгновение, царапая тишину, следом за ним второе, третье – одна из женщин кивает – спустя ещё два-три цепких крючковатых мгновения, вторая отвечает ей таким же неглубоким размеренным поклоном.

Кузьма стоял сначала рядом с Тати, затем сделал шаг вперед. Его лицо было закрыто густой кремовой вуалью, и Селия поблагодарила за это высшие силы – она предполагала, что ей больно будет видеть снова его красоту, утраченную для неё, и потому грустную, как мелодия скрипки.

Кузьма покрыл лицо несмотря на недовольство Тати: после возвращения из Новой Атлантиды она ворчала на него, призывая мыслить прогрессивно и не носить платки. Он порой слушался её, постепенно разбавляя свою картину мира тонкими струйками атлантийской демократии, но сейчас был явно не тот случай: Кузьме было стыдно перед Селией, и он не хотел, чтобы она уничтожающим взглядом посмотрела в его открытое и потому совершенно беззащитное лицо.

Расправив ритуальное полотенце, юноша повесил его на руку словно официант.

Женщины приблизились. Тати должна была встать слева – со стороны сердца, Селия – справа.