Королевский понт

Родители с камерами. Радужная пена букетов. Слезы. Напутствия и обещания. Всё как обычно.

«Лучше бы я спала. Или работала».

Когда торжественная часть мероприятия подошла к концу, собравшихся пригласили участие в фуршете. Онки не слишком хотелось оставаться, выпивать она не любила, в еде старалась быть как можно более умеренной, стесняясь появившейся лёгкой полноты, праздные разговоры нагоняли на Онки тоску – но депутатские обязательства порой вынуждали её присутствовать на подобных мероприятиях. Она стояла обычно в продолжение всего вечера возле своего стола, вытянувшись стрункой, перебирая пальцами ножку единственного, первого и последнего, бокала шампанского, взятого в руки исключительно из вежливости, на улыбки и приветствия отвечала сдержанно и немногословно.

Но на фуршете для выпускников произошло нечто особенное. Объявили «белый танец», из динамиков заструилась медленная нежно-тоскующая мелодия, и к Онки, смущаясь, подошёл юноша, совсем молоденький, высокий блондин, белокожий, с милыми яблочно-румяными щеками – она вспомнила, как около часа назад вручала ему медаль, серебряную, не золотую…

За депутатским столиком сидели другие девушки, и Онки немало удивилась выбору паренька. Она привыкла думать о себе как об обладательнице внешности самой что ни на есть невзрачной, никогда не надевала платьев, даже на приёмы, и сейчас на ней был серый деловой костюм-тройка.

– Вы потанцуете со мной? – спросил вчерашний школьник, и яблоки его нежных щек сразу вдруг созрели, зарозовели пленительно и горячо.

– Ну конечно, – ответила Онки, не слишком уверенно покидая своё место, она совсем не умела танцевать и это вселяло в неё некоторое стеснение, но пресловутый долг слуги народа… Именно он, как она сама себе объяснила, диктовал ей необходимость принять приглашение.

Неловко переступая ногами и деревянно держась друг за друга, Онки и юный выпускник пытались хотя бы изобразить танцующую пару – он, как выяснилось, тоже никогда в жизни не танцевал с девушкой – общее несчастье естественным образом сблизило их.

– Давайте держаться где-нибудь с краешку, – чётко и по деловому объявила Онки, – мы с вами топчемся как заводные солдатики, дабы не смешить людей и, упаси Всеблагая, им не мешать, лучше отойти в сторонку…

Они ещё какое-то время попереминались с ноги на ногу возле столиков, у самой границы танцплощадки – музыка стала стихать – Онки почувствовала облегчение, но вместе с тем и лёгкую досаду, после танца следовало отпустить юношу, и он бы ушёл, возможно, тоже огорчившись, ведь танец, очевидно, был всего лишь предлогом… Её удивляло и восхищало, что этот яблощёкий парнишка, с виду такой робкий, набрался смелости к ней подойти. Когда она в начале торжественной церемонии, ослеплённая светом цветных прожекторов, всходила на сцену под громкие аплодисменты зала, и конферансье объявила, что она депутат – это слышали и видели все.

– Давайте присядем, – сказала Онки, осторожно ведя его за руку между столиками; от напряжения мышц, вызванного скованностью, она вдруг почувствовала себя уставшей.

Отодвинув ему стул, Онки усадила своего спутника за VIP-столик, накрытый для почётных гостей – он располагался на некотором возвышении над танцплощадкой и был хорошо обозрим практически из любой её точки – юного выпускника это, судя по наливным яблокам щёк, одновременно и радовало, и смущало.

Онки понятия не имела, о чём говорить с ним. Всемудрая знает сколько времени она не ухаживала за молодыми людьми, день её был расписан по минутам, на любовные похождения просто не хватало времени… Интрижки на один раз Онки не признавала совершенно, а поддержание постоянных отношений, как известно, требует некоторых усилий, и потому «мужской вопрос» в её жизни был решен кардинально. «Нет и не надо».

А юноша между тем сидел напротив, трогательно теребя накрахмаленную салфетку под тарелкой. Живой юноша. И нужно было как-то с ним взаимодействовать.

Следовало, наверное, наскоро состряпать какой-нибудь комплимент – Онки взглянула на него – самый обыкновенный, в сущности, восемнадцатилетний парнишка, белокурый, очкастый, несколько розовых прыщиков на лбу, первая щетина на подбородке, нежная ещё, словно кожица киви – что тут можно придумать? Сказать, что он покорил её своей красотой? Глупо. Слишком откровенная лесть выглядит как неуважение к человеку. Нет, не внешностью своей он привлекал Онки. Она не могла объяснить – чем. А неосознанное, естественно, невозможно было выразить словами. Не получалось комплимента. И она ощущала мучительную неловкость от своего косноязычия, от пустоты в голове, от неспособности вести характерную для флирта легкую беседу, от сонливости, которая всегда приходила после выпитого бокала шампанского – сказывались хроническое недосыпание и затаившаяся до поры усталость от любимой, ни на секунду не покидающей мыслей, работы.

– У меня медаль не золотая, а серебряная, – говорил Гарри, пытаясь хоть как-то наладить общение, Онки была за это невыразимо ему благодарна, – я очень переживаю из-за этого, я не идеален…