Королевский понт

Малколм Лунный Свет был одет в облегающие джинсы голубовато-серого оттенка и в синюю блузу без рукавов из тонкой, порхающей на ветру полупрозрачной ткани – она удивительным образом оттеняла его глаза, придавая им яркость – он никогда не наряжался так, чтобы это было заметно, его чувство стиля балансировало именно на той невидимой грани совершенства, когда полная завершённость образа создаётся с кажущейся лёгкостью, как будто вообще без раздумий, взял наугад вещь из шкафа, накинул и пошёл… На изящных запястьях кокота красовались новые браслеты из мелких деревянных шариков, расписанных вручную – подарок леди атташе – традиционные украшения далёкой северной страны.

По левую руку от Малколма шла переводчица с редких северных наречий при министерстве иностранных дел, чуть поодаль – почётная представительница международного инвестиционного фонда, а примерно в двух десятках шагов позади, как будто вообще отдельно от этих беззаботно гуляющих важных леди – девушки в пиджаках, с профессионально невозмутимыми, сосредоточенными лицами.

Красавец кокот не оборачивался, мило беседуя с атташе и переводчицей. Он внимательно выслушивал каждую, слегка поворачивая в нужную сторону своё пронзительно красивое лицо и подбадривая собеседниц загадочной слабой улыбкой. Малколм знал, что она идёт следом по дорожке, и мог чувствовать себя абсолютно защищённым, ведь она стреляет так метко, как никто другой, и она позволит скорее, чтобы убили леди атташе или даже представительницу инвестиционного фонда, потому что… Деревянные шарики тихонько постукивали, когда он перебирал их на руке, кокетливо задумавшись или просто заполняя паузу в разговоре. Счастливая любовь придавала ещё больше очарования его движениям, взглядам, улыбкам. И каждая из спутниц Малколма могла предположить, что оно обращено на неё, это радостное ровное сияние убеждённого во взаимности чувства.

Та, которой всё это богатство предназначалось, вдумчиво и точно выполняла свою работу. Сейчас её чувства и мысли будто бы перенеслись в другое измерение, где не было ни любимых цветов, ни изученных прикосновениями текстур, ни родных нежных запахов, ни вкусов. Для Эдит Хейзерлей существовали направления, траектории, квадранты, сектора и объекты. Обесцвеченный, обезличенный мир существовал подобно разлинованной бумаге, карте, схеме.

– Какая наглость, – вдруг произнесла леди атташе брезгливо, указывая взглядом на неряшливо одетого старика с дудочкой, по всей видимости, бродягу.

Он сидел на краю газона, вокруг него на земле разложены были потёртые партитуры. Близоруко щурясь, старик вглядывался в проходящих мимо, иногда подносил свою дудочку к губам, и нежные тоскующие трели неслись над аллеями городского парка, подхватываемые ветром, будто ленты диковинной материи. На перевёрнутом берете старика в тусклом солнечном свете поблёскивало несколько монет.

– Администрации паркового комплекса надо лучше следить за тем, чтобы сюда не проникал всякий сброд, – продолжала леди атташе крайне недовольным тоном, – вид бедности и страданий может испортить отдыхающим настроение.

– То есть помешать им сделать вид, что на свете этого вообще нет? – тонко заметил Малколм. Он приостановился возле старика с дудочкой и сочувственно вгляделся в его сморщенное землистое лицо.

– О, Всеблагая… – горестно прошептал он через мгновение, узнавая в осунувшемся, дурно пахнущем бродяге того самого Нордовского вахтёра, который приветствовал его строгими наставлениями после той далёкой волшебной ночи, что впервые свела их с Эдит.

Малколм взволнованным движением поднял обе руки – принялся торопливо расстегивать застёжку толстой платиновой цепи, украшавшей его изящную шейку. Застёжка поддалась не сразу, с нею пришлось повозиться под недоумёнными взглядами спутниц. Справившись наконец, он порхнул к старику и не раздумывая положил цепь – скромно поблёскивающую кучку перемешавшихся звеньев – в его потрёпаный берет.

– Это стоит денег, много денег, – смущенно пояснил кокот, ласково заглядывая в покрасневшие подслеповатые стариковские глаза, – вы теперь будете сыты… хотя бы…

Леди атташе, наблюдавшая эту сцену, презрительно сузила изящно вырезанные щёлки туго натянутых золотистых век, практически лишённых ресниц – она тайно позавидовала чистоте и силе этой мимолётной ласки, предназначенной нищему старику и мысленно осудила столь безрассудную расточительность чувств. Неожиданную щедрость кокота она объяснила себе тем, что ни дня в жизни тому не пришлось тяжело работать. Беззвучно фыркнув, гордая северянка отвернула своё широкоскулое лицо.

– Красивый мужчина имеет право на маленькие причуды, ему это даже к лицу, – с дипломатическим изяществом, полушёпотом, на родном языке леди атташе заметила ей переводчица при посольстве.