Королевский сорняк

– Волосы, глаза?

– Волосы темные и, кажется, редкие… А цвет глаз не помню. А, вот что вспомнила: он был в дымчатых очках! Потому я глаза и не разглядела.

Кис вышел от Лены в полном расстройстве чувств. Надо же, какой облом!

Глава 26

Утром Тоня обнаружила Николая Сергеевича на кухне. Он завтракал.

– Я на всякий случай приготовил и на вашу долю, – сказал он. – Вон, на плите. Ешьте, если хотите.

Тоня посмотрела: на сковородке оставалось пол-яичницы с ветчиной.

Она соблазнилась: есть хотелось. Орудуя над своей тарелкой, она обдумывала, как бы сказать Николаю Сергеевичу, что не намерена обременять его своей персоной и своими историями, и что она…

– Я должен предупредить вас, Тоня, – вдруг заговорил он. – Я не светский человек. И совершенно не умею быть любезным. Поэтому давайте так: вы начнете разговор сами, когда сочтете себя к нему готовой.

Он несколько вымученно улыбнулся.

– Я не хочу быть обузой для вас, – решилась Тоня. – Вы не отказали мне, будучи человеком деликатным, но факт остается фактом: я напросилась к вам. Не стану вас обременять и нарушать ваше одиночество, которым вы, видимо, дорожите… Я сейчас позвоню только и сразу же уеду.

– Нет!

Он произнес это неожиданно резко.

– Вы не поняли… – несколько мягче добавил он. – Я на самом деле вам рад. И хотел бы помочь. Просто не ждите от меня предложений… Я не умею. Я живу один, и у меня редко бывают гости… Поэтому прошу вас взять инициативу на себя. Вы можете открывать холодильник, когда голодны, брать оттуда все, что вам вздумается, пойти прилечь, если вам захочется, не разговаривать со мной вообще или рассказать все то, что вас тяготит, если вам это необходимо… Договорились?

– Николай Сергеевич, я не смогу вот так, прямо сейчас, взять и рассказать…

– Я только что вам сообщил, – перебил ее Писатель несколько назидательно, – что вы можете это сделать в любой момент. И даже завтра или послезавтра.

– Я поняла, – заторопилась Тоня, чувствуя неловкость, – но тогда получается, что злоупотребляю…

– Тоня!

– Я позвонила вам, чтобы посоветоваться, – еще быстрее заговорила Тоня, – а вышло, что занимаю бесполезно ваше время…

– Значит, так: бесполезно вы его занимаете подобными разговорами. И, чтобы вы перестали каяться в своей бесполезности, я приглашаю вас почистить со мной участок. Я люблю физический труд, знаете ли, – это очень хорошо приводит в интеллектуальную форму. Соберем листья, ветки, к вечеру разожжем костер… Выпьем чаю… Если вы предпочитаете крепкие напитки, у меня есть водка, виски, коньяк, джин, мартини, «Порто». Вы, повторяю, не стесняйтесь. Я-то бирюк, а вам не к лицу… Ну, что скажете?

И Тоня согласилась. Возможность отключиться от своих мыслей и предаться сельским работам на теплом солнышке показалась ей притягательной.

Кроме того, Писатель… В нем было что-то трогательное. Эта неловкость, это неумение выражать словами свои чувства – ей было знакомо. Да-да, он был похож на мальчишку из пятого класса! Который так боится быть смешным и непонятым в своих чувствах, что предпочитает замкнуться в молчании… Тоня с детства понимала все то, что написано на мальчишечьих лицах. Она это как-то улавливала. И теперь тоже, она не сомневалась, что Николай Сергеевич сказал правду: он рад ее обществу. А его излишняя сухость и даже угрюмость – это из пятого класса. Он не сумел избавиться за всю жизнь от этого страха. Наверное, потому и книжки пишет: там он говорит не о себе, и потому ему там не страшно выражать свои чувства и мысли…

Тоня весело орудовала граблями и лопатой рядом с Писателем, почти не переговариваясь, пока не устала. Она ушла отдохнуть, перекусила в одиночестве, – Писатель сказал, что не голоден, – потом снова покопалась в саду.

В глубине огромного участка находился небольшой домик, и Тоня заметила у его дверей высокого бородатого мужчину.

– Это мой садовник, – сказал Николай Сергеевич, проследив за ее взглядом. – Гера.

– А почему вы тогда сами убираете участок?

– Мне это нравится.

Вот и весь разговор.

Когда сгустился до темной синевы душистый вечер позднего апреля, они разожгли костер, и его терпкий дым показался ей ладаном. Тоня настояла на том, что ужин будет готовить она, и, придирчиво осмотрев содержимое холодильника, исхитрилась приготовить жаркое.

Они ужинали на веранде, и Николай Сергеевич, ворчливо заметив, что в его возрасте следует воздерживаться от мяса, да еще на ночь, – ел, однако, с каким-то странным блаженством на лице. То ли о нем редко кто заботился, – подумала Тоня, – то ли он редко вкусно ел… Одинокий человек, она это чувствовала. Почему он так одинок? Он писатель, и даже, быть может, известный… Николай Сергеевич так и не назвал ей свою фамилию:

– Зачем вам, Тоня? Если вы читали мои книги, – вас это только смутит и напряжет, вне зависимости оттого, понравились они вам или нет… А если не читали, так вам и вовсе ни к чему.

Но, все равно, у него интересная профессия, которая могла бы привлечь к нему друзей и женщин… Почему же от него веет таким одиночеством?

За окошком появился Гера. Писатель его окликнул:

– Чаю хочешь?