Королевский выбор

Камердинер помог Рамиро одеться. Сегодня на балу вся королевская семья должна быть в белом — это дань традиции, говорящей о чистоте крови. Хотя, если следовать логике, чтобы показать чистую кровь, следует одеваться в красное или, на крайний случай, в голубое — заодно и чистоту происхождения подтвердить. Но обычаи, придуманные кем-то из предков, иногда лишены логики. Сплошной каприз. И пришлось надеть белоснежный костюм, украшенный золотой вышивкой, — узоры лились по ткани; и еще белые сапоги, и короткий парчовый плащ.

— В кои-то веки в тебе можно признать принца не только по осанке и выражению лица, — одобрительно заметил Лоренсо, глядя на Рамиро.

— Зубоскаль дальше. Мне это нравится.

— Я знаю. Ты запоминай шутки. Потом сможешь рассказать их Леокадии и выдать за свои.

— Лоренсо, — сказал Рамиро, не оборачиваясь, — ты же все знаешь?

— Если бы я знал все, то уже завоевал бы мир. Вот Бонапарт полагает, видимо, что знает все. Ах, ладно, довольно шутить. К чему твой вопрос?

— Леокадия в кого-то влюблена. Или была влюблена. Ты не знаешь, в кого?

Лоренсо молчал, и это было так необычно, что Рамиро обернулся. Как правило, друг не лез за словом в карман.

— А ты не знаешь? — уточнил де Ортис, сохраняя вид чрезвычайно задумчивый.

— Она мне не сказала.

— Рамиро, послушай… Ты мой друг, ты мой принц, и я верно служу тебе. Я не ведаю точного ответа на твой вопрос, но полагаю, что догадаться несложно. Я бы не хотел говорить тебе этого. Ты положишься на мой опыт и интуицию, или же бросишь меня в пыточную, чтобы ответ вырвали у меня клещами?

— Не говори глупостей, Лоренсо. Я не тиран и не собираюсь заставлять тебя отвечать, если ты не желаешь. — Принц прищурился. — Но не означает ли твоя уклончивость, что Леокадия влюблена в тебя?

Лоренсо рассмеялся, только это был невеселый смех.

— Ах, — пробормотал старый друг, — если бы… Идемте, мой принц. Вы прекрасны, как белоснежный ангел, а ангелы всегда прилетают вовремя.

И начался бал, и окна были распахнуты — на сей раз для танцев отвели зал в новом крыле, а не в старом, где потолок, того и гляди, на голову рухнет, — и из окон было видно море. Над ним парила легкая дымка, предвещавшая хорошую погоду и дальше. Шагая по сверкающему полу под руку с Леокадией, Рамиро наконец-то смог широко улыбнуться. Ему казалось, что он давно не чувствовал себя столь легко; да, впрочем, так оно и было.

Касание шелка, рука Леокадии в длинной перчатке — в его руке; развившийся локон, порхающий у ее щеки; жаркий влажный блеск глаз; мгновения, которые тают, словно мороженое. И волнующий смех, и летящие шаги танца, и шелест юбок, и ощущение прикосновения к вечному, когда держишь за руку красивую женщину.

Первым танцем, традиционно открывавшим все балы в Маравийосе, был ремолино — островной вариант сарабанды, чуть быстрее, чем его танцевали на материке, и чуть более головокружительный. Приходилось много кружиться, а потому мир после ремолино всегда напоминал карусель. Рамиро и Леокадия остановились, чтобы передохнуть, и слуга тут же поднес им бокалы с ледяным игристым вином.

— Как я люблю этот день! — Грудь Леокадии вздымалась, дыхание было прерывистым. — Несмотря на проповеди кардинала, которые раньше казались мне безумно занудными.

— А теперь?

— А теперь я понимаю, что ничто не произносится просто так. Особенно если это говорит кардинал де Пенья.

— Ты мудрая женщина, Леокадия. — Рамиро отвел локон от ее щеки, нечаянно коснувшись гладкой кожи.

— А ты — хитрец, каких поискать! — Она положила ладонь ему на грудь, нарушая все правила приличия, и словно тронула сердце. — Как будто я не знаю, о чем ты молился сегодня в соборе. И сколько ты сделал для этого праздника. Только отец полагает, что все вершится само собой.

Леокадия всегда называла Альваро отцом — может быть, потому, что своего плохо помнила, а может — потому, что Дорита велела. Рамиро предпочитал не вникать.

— Обычно все вершится без моего участия. Но да, нынешнюю смету составлял я.

— Знаю, ведь я присутствую на заседаниях совета. Ты просто забываешь, что я сижу там, на галерее.

Рамиро мягко взял ее за руку, чтобы Леокадия не держала ладонь у него на груди.

— Я помню.

— Ничего ты не помнишь, — буркнула она и тут же сверкнула кому-то улыбкой: — Ах, сеньор Жименес! Я рада вас видеть!

Рамиро отпустил ее танцевать, а сам остался у окна, медленно потягивая вино и ощущая виноградный вкус на языке. Из окна открывался прекрасный вид на дворцовую площадь, огороженную высокими стенами. Они остались еще со времен Средневековья и надежно защищали замок от вторжения. Сейчас, правда, ворота были распахнуты, и любой горожанин мог войти внутрь, чтобы послушать музыку, разносившуюся на всю округу. Во дворе находилось немало людей. Рамиро смотрел, как они ходят, переговариваются, задирают головы, прислушиваясь; кое-кто держал на плечах детей. Словно охапку цветов рассыпали по площади, на которой была плитками выложена картинка — громадный герб Фасинадо.

Рамиро поставил пустой бокал на подоконник и отправился танцевать с королевой.