Эраван сделал это, зарезал и поработил так много, что он мог снова увидеть своих братьев. Он хотел покорить их мир, наказать, но он хотел воссоединиться с ними. Тысячелетия, и Эраван не забыл своих братьев. Тосковал по ним.
Он сделал бы то же самое для Шаола? Для Холлина? Разве он уничтожил бы мир, чтобы найти их снова?
Черный клинок Дамариса не отражал свет. И ничего.
Дорин крепко сжал золотую рукоять и сказал:
— Я человек.
Меч согрелся в его руке.
Он посмотрел на клинок. Клинок Гэвина. Реликвия со времен, когда Адарлан был страной мира и изобилия.
И так будет вновь.
— Я человек, — повторил он звездам, которые теперь виднелись над городом.
Меч больше не отвечал. Как будто зная, что он больше не нуждался в этом.
Крылья зашумели, а затем Аброхас приземлился на балконе. Беловолосая всадница на нем.
Дорин стоял, моргая, когда Манона Черноклювая спешилась. Она осмотрела его, затем темное пятно на камнях балкона.
Ее золотые глаза поднялись к нему. Усталые, тяжелые, но светящиеся.
— Привет, королёнок, — выдохнула она.
Улыбка расцвела на его губах.
— Привет, ведьмочка. — он осмотрел небеса за ее спиной ища Тринадцать, ища Астерину Черноклювую, несомненно, ревящую о ее победе звездам.
Манона тихо сказала:
— Ты их не найдешь. Ни в этом небе и ни в любом другом.
Его сердце напряглось, когда он понял. Когда потеря этих двенадцати жестоких, блестящих жизней вырвала еще одну дыру в нем. Тех, кого он не забудет, тех, которого он почтит. Молча он пересек балкон.
Манона не отступила, когда он обнял ее.
— Прости, — сказал он ей в волосы.
Медленно, осторожно, ее руки скользнули по его спине. Затем замерли, обнимая его.
— Я скучаю по ним, — прошептала она, дрожа.
Дорин только крепче сжал ее и позволил Маноне опираться на него столько, сколько ей было нужно. Аброхас смотрел в сторону взорванного кусочка земли на равнине, на друзей, которые никогда не вернутся, пока город внизу праздновал.
…
Аэлина шла с Рованом вверх по крутым улицам Оринфа.
Ее люди заполнили эти улицы со свечами в руках. Река света, огня, которая указывала путь домой.
Прямо к воротам замка.
Там, где стоял лорд Дэрроу, Эванджелина была рядом с ним. Девочка сияла от радости.
Лицо Дэрроу было очень холодным. Тяжелым, как Оленорожьи горы за городом, когда он остался, преграждая путь.
Рован тихо зарычал, эхом раздался рык Фенриса, в шаге за ними.
И все же Аэлина отпустила руку своего мэйта, их огненные короны погасли, когда она прошла последние несколько футов к воротам замка. К Дэрроу.
Тишина опустилась на освещенную золотую улицу.
Он будет отрицать ее право на трон. Здесь, перед всем миром, он выгонит ее. Последний, позорный удар.
Но Эванджелина потянула Дэрроу за рукав — словно в напоминании.
Казалось, это подтолкнуло старика к речи.
— Моей молодой подопечной и мне сказали, что когда ты встретилась с Эраваном и Маэвой, твоя магия сильно истощилась.
— Это так. И так останется навсегда.
Дэрроу покачал головой.
— Почему?
Не о том, что ее магия стала ничем. А почему она пошла им навстречу, с чуть более чем углями в ее жилах.
— Террасен — мой дом, — сказала Аэлина. Это был единственный ответ в ее сердце.
Дэрроу слегка улыбнулся.
— Так оно и есть. — он склонил голову, а затем поклонился всем телом. — Добро пожаловать, — сказал он, потом добавил, — Ваше Величество.
Глава 117, часть 2
Но Аэлина посмотрела на Эванджелину, девочку, все еще сияющую.
Ее приказ девочке, эти месяцы назад.
И она не знала, как Эванджелина сделала это. Как она изменила этого старого лорда. И все же стоял Дэрроу, указывающий на ворота, на замок позади него.
Эванджелина подмигнула Аэлине, словно в подтверждение.
Аэлина только рассмеялась, взяв девушку за руку, и повела это обещание светлого будущего Террасена в замок.
Каждый древний, покрытый шрамами зал возвращал ее душу. Она затаила дыхание и позволила слезам покатиться по щекам. В память, какими они были. Из-за того, какими они теперь являлись, грустными и изношенными. И чем они станут.
Дэрроу повел их в столовую, чтобы найти любую еду и напитки, которые могли бы быть доступны в глубокой ночи после такой битвы.
И все же Аэлина взглянула на того, кто ждал в выцветшем великолепии Большого Зала, и забыла о своем голоде и жажде.
Весь зал замолчал, когда она метнулась к Эдиону, и бросилась на него так сильно, что все отступили на шаг.
Наконец-то дома; дома вместе.
У нее было смутное ощущение, что Лисандра присоединилась к Ровану и другим позади нее, но не обернулась. Не тогда, когда ее собственный радостный смех умер, увидев изможденное, измученное лицо Эдиона. Печаль в нем.
Она положила руку ему на щеку.
— Мне жаль.
Эдион закрыл глаза, прислонившись к ее прикосновению, дрожа.
Она не заметила щит на его спине — щит ее отца. Она никогда не понимала, что он нес его.
Вместо этого она тихо спросила:
— Где он?
Не говоря ни слова, Эдион вывел ее из столовой. Вниз по извилистым проходам замка, их замка, в маленькую, освещенную свечами комнату.