Королевство свободных

Но и этап этот он должен пройти как надо, полную чашу выхлебать. Но такое уж ближе к концу этого круга. А круг у него, судя по всему, долгим будет. Не потому, что мечом научился хорошо махать. О нет, не поэтому, а потому, что думать начал. Думать, вот что ценно. Ценно для него, ну и для меня тоже небесполезно. Когда человек думает, он еще параллельно под себя копает, а это очень хорошо. Сомнение — тетушка греха.

Ладно, пора двигаться. Честно признаюсь, волнуюсь я. Не каждый раз бывает, чтоб вот так встретиться с тем, кого…. Впрочем, об этом я не буду сейчас думать, а то он почувствует. Итак, все возможные щиты и блоки от его внутреннего зрения поставил. Рано ему пока, рано знать, кто я, зачем и почему. Да и вообще… Люблю я инкогнито. Очень люблю.

Встреча наша тоже была достойна кисти живописца. Тяга к эпической театральности и мне не чужда. Он, не торопясь, едет полями, а я спускаюсь с холма. Весь такой мрачный, таинственный, на пегом жеребце в яблоках. Черный плащ, подбитый белым мехом, развевается; под плащом туника, расшитая серебряными нитями… Непокрытые черные кудри тоже трепыхаются на ветру. В общем, я обожаю собой любоваться, жаль только — не всегда бывает случай в зеркало взглянуть на себя любимого.

Вот. Он меня уже видит. Остановился. Раскланиваемся. «Благородный дон», да «куда вы едете», да «мой святейший брат-воин». Люблю я эти изыски речи, подобным эпохам присущие. Есть в них нечто поэтические, возвышенное что-то. Если бы от тех донов еще не смердело потом и конями!

Едем вместе. Я ему не даю и слова сказать. Все несу какую-то ерунду про наш расчудесный край, про виноградники, про девушек прекрасных, про море. Про Мэнгер ни гугу. Оно и ясно. Если про соседа через реку ничего хорошего сказать нельзя, то не стоит даже и заикаться. Тем более при брате-воине, Святой нашей Матерью Вселенской Церковью вскормленном.

Он, в основном, кивает. Впал в некую задумчивость, но это так, видимость. Сам меня внутренним зрением прощупывает. Действительно ведь странно. Благородный дон, да без оруженосца, без свиты… Но я его сомнения быстро рассеял. Намекнул про любовную интрижку, тут, в лесочке неподалеку, с одной баронессой.

Хотел бы я посмотреть на того, кто, глядючи на меня, прекрасного и статного, усомнится, что баронесс прибежит целое стадо, только свистни. И он, похоже, поверил или сделал вид, что поверил, но бдительность все-таки до конца не потерял.

Перешли на вечную нейтральную тему: о погоде. Я начал заливаться певчей птицей, что, мол, над всем югом, аж до самого побережья, безоблачное небо. Он даже не стал у меня спрашивать, откуда я это знаю. Он все меня прощупывал. Кивал да прощупывал. Интересно, за кого он меня принимает: за одного из бывших своих соплеменников? Скорее всего. Кто я на самом деле, ему в голову никогда не придет. Они такие же закостенелые во взглядах, как и люди. По-моему, скептицизм у них — врожденное чувство. Это разумно, не спорю. Этим Творец их правильно одарил. Да и мне, признаться, так гораздо легче работать.

Ну, после погоды перешли на торговлю. Тема опасная, поскольку с торговли разговор медленно перемещался в область политики. А вот об этом не стоит, не стоит. Рано пока об этом. Про политику потом…

Доехали до развилки, по левую руку замок на возвышении стоит. Добротный такой, крепкий, нахрапом не возьмешь, а если еще и свой колодец есть, то вообще можно сидеть и ждать, пока осаждающие сами с голоду перемрут. Многозначительно киваю на замок. Мол, пора мне, пора к любимой донне под крылышко. Ему показываю налево, там корчма должна быть. Трогаюсь в сторону замка, спиной чувствую его напряженный взгляд. Не поверил он мне, что ли! Хорошо, хоть подлесок впереди.

А там…. А там уж мы ему подарочек обеспечим, чтобы знал: ничего доброго такие встречи не приносят.

Уже из подлеска смотрю, как он едва успел соскочить с подыхающей коняги. Да, зрелище не из приятных. Как там было у одного моего знакомого поэта, тоже, кстати, бывшего соплеменника моего протеже:

   Вы помните ли то, что видели мы летом?
    Мой ангел, помните ли вы
    Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
    Среди рыжеющей травы?

   Полуистлевшая, она, раскинув ноги,

   Подобно девке площадной,
   Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
   Зловонный выделяя гной.

   И солнце эту гниль палило с небосвода,

   Чтобы останки сжечь дотла,
   Чтоб слитое в одном великая Природа
   Разъединенным приняла.[2]