Королевы бандитов

Как заметила Гита, Рамеш хорошо освоился – и в деревне, и в ее доме. Настолько хорошо, что начал претендовать на место в ее постели. Сделал несколько пробных намеков на интим и на то, чтобы быть ближе к ней, но Гита их демонстративно проигнорировала. А прошлым вечером он все ворочался на своем чарпое, а потом досадливо пропыхтел: «Надоело тут ютиться. Что я как бедный родственник?..»

«Скоро», – успокаивала себя Гита, сворачиваясь в клубок и цепенея. Скоро она выдернет эту гнусную тварь из своей жизни, как выдирает жесткие волоски на подбородке.

«Скоро», – напоминала она себе сейчас, возвращаясь в деревню с бидоном молока. Скоро она сожжет его чарпой, его одежду, его трость. Скоро Бандит вернется в дом. Шел второй день праздника. Завтра настанет Дивали, а следующей ночью пройдет новогодняя вечеринка в доме Салони. И после этого можно будет приступить к выполнению плана по избавлению от Рамеша.

Вероятно, Гите стоило бы проанализировать произошедшие с ней перемены, удивиться тому, как она от полного неприятия убийства перешла к одобрению оного, сравнить ту женщину, которая пыталась спасти Даршана и чуть не обезумела при виде его крови, с той, что сейчас жаждала крови Рамеша. Возможно, ей стоило если не возмутиться, то хотя бы озаботиться стремительным падением собственной морали и нравственности. Но вместо этого она просто ждала окончания Дивали и не могла дождаться.

Своего первого мужа, который насиловал ее в юном возрасте, Пхулан Дэви ударила ножом, но не убила. Однако со временем ее поведение изменилось, она начала казнить других насильников. С каждым убитым мужчиной награда, объявленная за ее голову, повышалась, с каждым преступлением прирастала слава, и в конце концов тех, кто уважал ее, было не меньше, чем тех, кто гневно осуждал. Раньше Гита объясняла отказ Пхулан раскаиваться в совершенных преступлениях ее беспримерной отвагой, но теперь поняла, что этот вывод основывался на неверных предпосылках. Возможно, Пхулан Дэви не испытывала сожаления потому, что с ее точки зрения, это были не преступления вовсе, а справедливое возмездие.

Деревенские дома снова украсились гирляндами из бархатцев и лент, как на Карва-Чаутх, но теперь над головами еще покачивались мерцающие разноцветные фонарики. Повсюду девушки выходили из домов, чтобы нарисовать узоры ранголи – наносили вокруг входных дверей и на площадках у крыльца контуры белым мелом, а затем заполняли их порошковой разноцветной краской. По пути Гита видела множество ранголи – цветочные орнаменты, несколько Ганеш[155], кривобокую женщину, танцующую с палочкой-дандия в руке, и одного восхитительного павлина.

Карем у себя в магазине торговал перед праздниками бенгальскими огнями, и Гита была рада, что полки у него уже опустели. Предстоящие две ночи ожидались шумными, дымными и яркими. Целые семьи выйдут на улицы, размотают мотки проволоки, подожгут их, и бенгальские огни затрещат-зашипят, начнут разбрасывать искры, а пока они не догорят за сорок секунд, всё это будет с шутками и прибаутками сниматься на камеры и мобильные телефоны. Летающие «небесные фонарики» из бумаги на деревянных каркасах тоже были популярны, хотя на следующий день местные газеты всегда пестрели сообщениями о пожарах везде, куда падали эти штуковины, о выгоревших дворах и крышах лачуг, об опаленных хвостах спавших животных.

Гита остановилась, чтобы переложить в другую руку бидон с молоком, который, казалось, изрядно потяжелел с тех пор, как она покинула лагерь рабари. Вокруг носились, играя в салки, дети в маскарадных костюмах. У мальчишек особой любовью пользовался Хануман[156] из-за его сказочной силы – многие были в масках обезьян и с деревянными палками-булавами, обернутыми дешевой золотистой фольгой. Гита подождала на обочине, пропустив вперед целую стаю обезьян с волочившимися в пыли хвостами-веревками. Она поймала себя на том, что ищет среди ребятни Раиса, но его там не было. Какой-то мужчина, вешавший гирлянду на лачугу, спрыгнул со стремянки и кивнул Гите.

– Рам-Рам, – сказал он.

– Рам-Рам, – отозвалась Гита.

После возвращения Рамеша ее уже не считали парией, и теперь с ней здоровались не реже, чем с Салони. Она обнаружила, что это довольно утомительно.

Неподалеку от чайного ларька Гита остановилась – надо было набраться сил, чтобы в очередной раз притвориться, что она не хочет содрать с мужа шкуру, как с халяльного мяса на вертеле.