Королевы Маргины

– Так они же заранее схвачены – серьезные. Сделают, что нужно.

– Но в пределах. Говорили же: чтобы правдоподобие было максимальным. Поскольку все инфоры будут освещать и показывать – и кто-нибудь из незамешанных вдруг станет базлать: подмена, мол, липа. Нас за это не наградят. Не там ищем, вот что я тебе скажу.

– Где же?

– Там, где начинающие. Может, даже случайные, одноразовые. Кто не из любви к искусству, не профессионалки, а, может, даже по необходимости… В общем, не сильно потертые. Не проспекты – но и не вокзалы, понятно, а что-то посредине. Есть идеи?

– Ну, как бы… Погоди. Кто-то из ребят говорил – такие кучкуются у Скорбящей Матери.

– В сквере, что ли?

– И в сквере, и вокруг – по тротуарам… Правда, там сутенеров полно – подбирают новые кадры…

– Не хватало нам только – сутенеров бояться. Все. Поехали к той матери.

– Скорбящей, керя.

– Вот и я говорю.

* * *

Скорбящая Матерь по легенде и сама в молодости этого ремесла не чуждалась; потом, правда, раскаялась и прославилась чистотой жизни, добротою и душевным благородством. Может быть, именно это и привлекало к ней новобранок на ниве любви: тут они ощущали как бы некую поддержку свыше, вначале она была нужна. Потом, с опытом, такая нужда пропадала, а девочки переходили на проспекты, в крепко спаянные коллективы – те, кому не повезло попасть в солидно поставленные Дома здоровья (так эти заведения стали именоваться после того, как «массажные» всем надоели). Матерь со своего постамента взирала, склонив голову, на молодость, играющую как бы у гробового входа – взирала с грустью, хотя грусть эта, может быть, была не о судьбе кучкующихся внизу, а о том, что собственная молодость прошла намного раньше всей жизни, и не получилось так – завершить жизнь на высокой любовной ноте. Но это только ей самой и ведомо – или, может быть, еще и ваятелю, сперва ее лепившему, а потом и отливавшему. Кому интересно – спросите у него.

Двоим же ребятам в скользуне это было по барабану. Так что сейчас они уже в третий раз объезжали вокруг сквера, и по-прежнему без всякого…

– Ну-ка, ну-ка… Как тебе, а?

– Дай в рост. Так. Чуть крупнее – сверху вниз, останавливайся на деталях. Хорошо… Черт, грудь! Явно на номер больше, а?

– Ну, сантиметром мерить там не станут. Да ведь и могла увеличиться за время… А ножки – блеск. И мордашка – тютелька в тютельку. Берем?

– Волосы, м-мать… Нужны же темные!

– А что – краска стала в дефиците?

– Встали. Кто снимает?

– Ты. Я страхую.

– Пошли.

Девица – нет, молодая женщина скорее, судя по глазам, уж слишком усталым для девушки, но не успевшая еще потерять в этой жизни того, что принято называть свежестью, и не втянувшаяся еще в промысел, судя по прикиду весьма скромному – явно не от вкуса, а лишь от бедности – повернулась к остановившейся рядом с нею, медленно улегшейся на грунте длинной, сиявшей глубоким блеском машине. Похоже, что первым движением ее было повернуться, уйти, все убыстряя шаги. Однако с этим стремлением она справилась и, глядя на вышедшего слева и теперь обходившего машину спереди молодого человека, богато, по ее представлениям, одетого, – улыбнулась, стараясь, чтобы улыбка получилась как можно естественнее. И даже сделала шаг навстречу. Молодой человек, со своей стороны, улыбнулся ей ласково. Сказал:

– Здравствуй, куколка. Свободна? Как зовут?

– Я… ну, Сана. Свободна. Конечно.

– В гости не пригласишь?

Вопрос был, понятно, лишним: ясно было, что не пригласит, не держала она в пальцах ключика и никаких других сигналов тоже, что говорили бы, что имеет собственную территорию. Такие, кто имел, там и промышляли – если не из окошка глядели, то прохаживались по соседству, чтобы далеко не ходить с клиентом. А Сану вопрос этот, похоже, смутил; она могла бы ответить как-нибудь – попытаться пошутить хотя бы, но шутка у нее сейчас вряд ли получилась.

– Нет…

– Понятно. Садись в машину.

– Постойте, а разве… разве мы сперва не договоримся?

– О цене? Я человек щедрый – на твое усмотрение. Сколько хочешь?

– Э-э… Я…

– Минутку!

Новый голос принадлежал мужчине – решительного облика, лет тридцати, одетого не бедно, но, пожалуй, несколько ярко, провинциально.

Человек из машины повернулся:

– Это ты мне?

Пестрый подошел, остановился в шаге. Сана опустила голову и даже, кажется, покраснела. Ну никакого опыта совершенно. А чувство стыда еще не только не атрофировалось, но, кажется, бушует в ней сейчас, как ураган.

– Ну я пойду, наверное, – проговорила она тихо. И уже шагнула было. Пестрый положил ей руку на плечо: тяжело положил и заставил остановиться.

– Стоп, Сана. Куда это ты намылилась? Все в порядке. А о цене сейчас с вами договоримся. Не отходя, как говорится, от кассы. Поскольку я ее, как говорится, дистрибьютор…

– В смысле – сутенер, – уточнил будущий клиент.