Королевы Нью-Йорка

Эверет завалила нас сообщениями – не сосчитать, сколько их уже пришло. Телефон то и дело вспыхивает: на экране эмодзи, подробности о каком-то мюзикле, о котором я в жизни не слыхивала, и о парне, которого Эверет, предсказуемо, считает даром богов с Олимпа. Я улыбаюсь, глядя на все эти сообщения – кажется, будто они затапливают нашу кухню радостью. И являют собой яркий контраст с принадлежащими Сиси рабочими тетрадями по математике, которыми завален кухонный стол: смазанные каракули на страницах – единственное, что она написала за последние несколько часов. Зато у нее хорошо выходят фигурки оригами. Пока я корплю над ее тетрадями, Сиси, устроившись в раскладном кресле, мастерит бумажных птичек из листочков с примерами по сложению и вычитанию.

Я шумно вздыхаю – челка взлетает. Поверить не могу, что этим летом мама с папой заставляют меня заниматься с Сиси математикой – можно подумать, мой скудный набор извилин внезапно превратит ее в гения. Родители никогда не признаются в этом, но я знаю, что они возлагают на нее большие надежды – на их второй шанс, их протеже, на ту, что станет гордостью нашего рода, окончив Гарвард и устроившись на хорошо оплачиваемую работу в «Гугл».

Я упираюсь подбородком в стол. Заниматься с Сиси должна Ариэль, а не я. Бросаю взгляд на телефон. Ариэль так и не ответила на наши сообщения – после эсэмэски о прибытии и письма вслед она пропала в краю Кроксов и Эйнштейнов из Кремниевой долины. Я не представляю, что у Ариэль на уме, когда от нее нет ни слуху, ни духу. Может, она наслаждается жизнью, катаясь в трамваях мимо домиков в викторианском стиле, и ей совсем не до нас. А может, она в своей темнице имени Беа, в той стальной клетке, о которой никогда не рассказывает. Я пишу сообщение Эверет.

Есть новости от А?

Едва я нажимаю «Отправить», как Эверет отвечает:

Неа.

Мама говорит, что мне не следует донимать Ариэль, что нет никакого смысла обсуждать Беа, что покойников нужно оставить в покое. Поклон отвесили, благовония сожгли – и на этом все, горе заперто в гробу, которому место в плодородной почве под покровом молодой травы. Травой Ариэль, кажется, пока не покрылась.

– Джи-джи, смотри!

Сиси вскидывает на меня шоколадные глаза-бусины, птичка оригами у нее во рту. Сиси выплевывает ее.

– Мы летим!

Я вздыхаю. С математикой она не справится, даже если ее жизни будет грозить опасность, но вот бумагу складывать ей удается действительно хорошо.

Я выбираюсь из-за стола, сгребаю Сиси в объятия, кружу по кухне, как бумажную птичку. Тяжеловата она стала. Но мне все равно нравится, как она хохочет, когда мы ныряем к кафелю на полу и закладываем вираж в сторону гостиной. Я опускаю ее на ковер, и она катается по нему, икая от смеха.

– Ай-яй, чем вы тут заняты?

Я поднимаю голову – мама с хмурым видом пытается захлопнуть входную дверь. На ней приличный свитер, рукава закатаны до локтей, волосы завиты. Из-за двери тянутся запахи кунжутного масла и соевого соуса, разлетаются по всей квартире с ее тонкими стенами.

Мама кладет сумку на стол и скрещивает руки на груди.

– Что-то не похоже на математику.

Сиси, тут же умолкнув, неуклюже отползает обратно в кухню, старательно прячась под стульями.

– Я тебя вижу.

Сестренка хватает свою бумажную птичку и хихикает. Мама цокает языком и уходит в гостиную. Юбка измята, укладка распустилась, поникла. Несмотря на мамины усилия, входная дверь распахивает пасть словно в зевке – за ней виднеется коридор с заляпанным ковролином и щербатыми бурыми стенами. Этажом ниже папа выкрикивает заказы и пересчитывает выручку, несмотря на то что обеденный наплыв давно схлынул, а до ужина еще далеко. За столиками сидят только пожилые китайцы, которые по ложечке вливают себе в чай спиртное, наблюдая, как их жены разгадывают кроссворды и снимают шкурки с апельсинов. Папа никогда таких не выставляет. Дух родины – так он про них говорит.

Мама кладет ноги на журнальный столик. Сиси выбирается из-под стульев и устраивается у нее под крылышком. Мама, пусть и делает вид, что сердится, притягивает сестренку к себе и целует в макушку.

– А где бабуля? – спрашивает она.

– Дремлет.

В этом состоянии она сейчас проводит большую часть дня – спит, свернувшись клубочком, в их с Сиси комнате, ее ходунки стоят рядом, приставлены к тумбочке. Бабуля живет с нами с начала лета – с тех пор как ее состояние из-за Паркинсона заметно ухудшилось и папа решил, что его матери жить одной в студии в Чайнатауне больше не безопасно. Мы с мамой и папой по очереди за ней присматриваем: вливаем по ложечке яичный суп ей в рот, провожаем до туалета и купаем раз в несколько часов. Папа старается брать большую часть забот о бабуле на себя, но поскольку медицинские счета за ее лечение высоки, а официанты ждут повышения зарплаты, он проводит все свободное время в ресторане, то и дело выгребая деньги из кассы и пересчитывая каждый доллар.

Мама включает телевизор и находит тот единственный канал, где показывают новости на северокитайском. Я пытаюсь беззвучно вытащить альбом для рисования и карандаши из тайника в стеллаже. Но мама все слышит.