Королевы Привоза

– Господин Домбровский, я же согласился платить, вы же… – начал было ювелир. Но тут же раздался зычный, гулкий звук удара, и голова ювелира бессильно свесилась на грудь.

– Молчать, сволочь, – весело, даже ласково сказал новый военный комендант Домбровский, и теперь прятавшиеся под лестницей поняли, кто это такой, – а мне мало. Есть приказ: экспроприация у буржуев. А ты самый что ни на есть буржуй. Мы все у тебя живо экспроприируем. Кстати, а мы в твоей лавке вора поймали. Видишь, как тебе повезло. Грабил гад.

Кто-то из людей что-то сказал Домбровскому, тот весело рассмеялся, затем повернулся к ювелиру:

– Скрытный, да? Ну ничего, у нас ты живенько расскажешь, где и что у тебя есть! Увести!

– За что? – ювелир собрался с силами и завопил в голос: – За что меня?! Я же пообещал с вами сотрудничать! Пообещал, что всех выдам и всё заплачу! Вы же слово дали!

– Подумаешь, слово! С буржуями я не договариваюсь, – сказал Домбровский, – взял и передумал. Тебе, уроду буржуйскому, урок будет.

Очевидно, он подал знак, потому что ювелира поволокли к выходу. Он упирался изо всех сил. Хватался руками за стены. Вопли его были столь страшны, что у Тани разрывалось сердце. Чтобы не слышать этого кошмара, она закрыла уши. Вообще все ее тело от ужаса билось, как в лихорадке, и Таня никак не могла унять эти то ли судороги, то ли дрожь.

Наконец ювелира выволокли за дверь, осыпав градом ударов. Окинув пристальным взглядом внутренности лавки (не забыли ли какую-то ценность его люди), Домбровский направился к выходу.

Теперь Таня отчетливо видела его высокую статную фигуру в серой офицерской шинели еще с прежних времен. Несмотря на то что он был красив, эта леденящая красота могла внушать только ужас. Первобытный, животный ужас, от которого исчезали все мысли и леденела кровь.

Домбровский вышел. Воинство в курчавых папахах потопало следом за ним, горланя на непонятном языке. В лавке воцарилась тишина – тишина, которая была хуже смерти.

– Можно выходить, – тихонько, шепотом сказал Шмаровоз, – пойдем, Таня.

Впервые в жизни он назвал ее так – по имени, тихим голосом, очень просто и без всяких жаргонных словечек. Это означало, что Шмаровоз находится в глубоком шоке, который просто не может себе объяснить.

Кое-как они выбрались наружу. В лавке было разбито и уничтожено абсолютно всё. Умудрились даже отколупать стены. Казалось, по пространству большой комнаты вдруг пронесся смертоносный вихрь.

Труп Белого лежал ближе к порогу. И, как предполагала Таня, у него была прострелена голова. На его окровавленном лице застыл ужас, смешанный с удивлением.

– С нами покончено, – печально качая головой, прокомментировал Шмаровоз, – нет нас больше. С налетами покончено. Теперь власть грабит. Как же они себя ведут, Боже ж мой… Да ни один налетчик, ни один марвихер… Ни один король Молдаванки не оставлял после себя такого! Матерь Божья… Нет больше королей Молдаванки. И Одессы не будет, если такие к власти придут. Никого не будет.

Колька-Рыбак ничего не сказал. Он был в таком же шоке, как и Таня, и его тоже била дрожь. Таня не захотела подниматься на второй этаж. Она боялась того, что может там увидеть.

Молча они выскользнули из страшного дома через разбитую входную дверь и так, больше не говоря ни единого слова, ушли в темноту.

Глава 11

Встреча с Японцем. Контроль над Привозом. Исчезновение Дуньки-Швабры. История с мертвым младенцем

Пролетка остановилась в самом темном месте Фонтанской дороги, там, где узкое дорожное полотно уходило под откос. Покрытая камнями, упавшими со склонов, дорога была очень неровной. Лошади то и дело спотыкались и останавливались, отчего пролетка шла страшно медленно, буквально кланяясь каждому обломку скалы.

– Так мы до утра не доедем! – занервничал Туча, засуетившись, заерзав на жестком сиденье пролетки.

– Та не треба гоняты коней, – раздраженно ответил возница, – бо копыта зламають, оно мине надо? Хто мине новые копыта поставит?

Внизу, под склоном, круто уходящим в беспросветную темноту, билось море. Были слышны гулкие раскаты волн, набегающих на песок. И казалось, в темноте притаился страшный, отчаянный зверь, неспособный справиться сам со своей мощью, и готовый вот-вот наброситься на людей.

Вжавшись в угол пролетки и потеплей закутавшись в шерстяной платок, Таня тревожно вглядывалась в окружающую их темноту. Эта темнота не несла в себе ни спокойствия, ни укрытия – ничего, кроме страшного, отчаянного чувства тревоги, гложущего ее душу.

После той жуткой ночи неудачного налета что-то сломалось, изменилось в ее душе. Если Таня и раньше думала покончить с криминальной жизнью, то теперь была твердо уверена в этом. Впрочем, сейчас ее несколько отпустила терзающая прежде совесть. Теперь ее грехи казались намного меньшими, чем грехи тех, кто прошлой ночью ворвался в ювелирную лавку. Даже участвуя в налетах, Таня никогда не совершала таких страшных поступков.