Королевы смеха. Жизнь, которой не было?

Суда не было, была тройка. 14 ноября 194 года Токарскую Валентину Георгиевну приговорили к четырем годам – самый маленький срок. А Холодову дали пять лет, потому что ершился: «Как же вам не стыдно? Я столько вытерпел! Меня били!» Ему парировали: «Но ведь отпустили же? Милый, так просто не отпускают! Не может быть, чтобы тебя не завербовали». Докричался до того, что получил лишний год.

Конфискации имущества у Токарской не было. Одному из тех, кто проводил в ее квартире обыск, приглянулся аккордеон, и он в надежде на конфискацию инструмент забрал. На вокзале перед этапом Валентина Георгиевна увидела его вновь: прибежал к поезду и притащил ее аккордеон. В какой-то степени этот человек помог Токарской выжить. В Вологде, в пересыльной тюрьме, начальство страшно обрадовалось при виде музыкального инструмента: «Будешь для нас играть!» – «Но я не умею, – оправдывалась актриса. – Я только на рояле играю». – «Ничего-ничего, все наши музыканты такие!»

А потом на Токарскую пришла заявка из Воркутинского театра. Именно этот театр и стал шансом выжить, не погибнуть среди миллионов, умиравших от лагерных работ. Именно там она сыграла свои лучшие роли, о которых в Москве могла только мечтать: Диану в «Собаке на сене», Елизавету в «Марии Стюарт», Ковалевскую в «Софье Ковалевской», Ванду в оперетте «Розмари». Сыграла Джесси в «Русском вопросе», Глафиру в «Волках и овцах», Бабу Ягу в «Аленьком цветочке», в спектаклях «Мадемуазель Нитуш», «Вас вызывает Таймыр». Сама поставила две оперетты – «Баядеру» и «Одиннадцать неизвестных». За это начальство выдало ей сухой паек: сахар, крупу, чай и кусок мяса. Работали «без фамилий», заключенных запрещалось указывать в программках и рецензиях.

Окружение было потрясающим – с одной стороны писатели, актеры, музыканты, знаменитый художник Петр Бендель пишет портрет примадонны… с другой – убийцы и грабители. «Я как-то сломала ногу, лежала в больнице с воровкой, – рассказывала Валентина Георгиевна. – Ее муж ходил на грабежи и обязательно убивал. Он не мог оставить свою жертву живой, потому что считал, что этот человек на него донесет. А она шла за мужем и выкалывала жертве глаза, так как оба были уверены, что последний увиденный при жизни человек как бы фотографируется в зрачках навсегда. Но тут появилась другая девка, которая влюбилась в ее мужа и решила избавиться от нее – подлила ей в вино кислоту и тем самым сожгла весь пищевод. Наш хирург, тоже заключенный, пришивал ей этот пищевод кусочками ее же кожи, делал операцию поэтапно. А кормили ее так: в пупок втыкали воронку, куда лили жидкую пищу. Вот эта мадам тоже со мной дружила. Жуть!»

* * *

«Тут мне нагадали, что после всех перемен, которые произойдут со мной в недалеком будущем, меня будет ждать блондин, у которого есть ребенок. Я сказала – если седой может сойти за блондина, пусть ждет, хотя бы и с ребенком. Черт с ним!»

Так в 1948 году Валентина Токарская писала своему любимому человеку Алексею Каплеру. Актриса и драматург познакомились в Воркуте, где лауреат Сталинской премии отбывал срок за то, что крутил роман с дочерью Сталина, юной Светланой Аллилуевой. Каплер числился в «придурках» – целыми днями бегал по городу и всех подряд фотографировал. У него была мастерская, которую Валентина Георгиевна посещала тайком, зная, что может поплатиться за это пропуском. В Каплера нельзя было не влюбиться. В Токарскую – тоже. Роман вспыхнул мгновенно.

Отсидев пять лет, Алексей Каплер отправился в отпуск и нарушил предписание – заехал в Москву. Его тут же арестовали и дали еще один срок. Отправили в Инту на общие работы. Он был на грани отчаяния, писал, что готов покончить с собой. Спасли его только письма Валентины.

«Я боялась, что ты не выдержишь удара. Но судьба сжалилась надо мной, сохранила тебя для меня, и если тебя хоть капельку греет, что ты имеешь преданного на всю жизнь человека – ты будешь держаться, и верить, и надеяться на лучшие дни. Что касается меня, то я живу только этим – увидеть тебя!..»

Алексей Яковлевич был видным, любвеобильным мужчиной, о его романах ходило множество историй. Родственники Каплера не воспринимали Токарскую всерьез, называли ее «Воркутинской половинкой», «Заначкой». Лагерные друзья опасались, что слухи об их глубоких чувствах и серьезных отношениях дойдут до Москвы. И только в силу произошедшего с ним несчастья каждому стало ясно, что теперь «Заначка» окончательно вступает в свои права.

«Я ни разу, ни одной из них не сказал даже в порядке шутки, даже из приличия ни одного ласкового слова, а не то чтоб там «люблю», – писал Каплер Валентине о своих увлечениях. – Потом произошла у меня в жизни самая настоящая революция – это ты. И я к тебе не только не успокаиваюсь, но с каждой минутой все больше люблю, все больше привязываюсь, все больше ценю. И я даже подсознательно совершенно не представляю себе жизни без тебя…»