Короли анархии (ЛП)

Я раздраженно фыркнул, пытаясь придумать, как еще показать ей, что я чувствую, тишина в комнате оскорбляла меня теперь, когда пианино перед нами не использовалось, и я обнял ее, прежде чем посадить к себе на колени.

Татум ахнула, когда я усадил ее на себя, обнял и снова положил пальцы на клавиши.

— Положи свои руки поверх моих, — проинструктировал я, мой подбородок почти касался ее плеча. — Положи свои пальцы на каждый из моих, и расслабься, позволь своим рукам двигаться вместе с моими. Хорошо?

Она молча кивнула, и я начал играть «Unchained Melody by The O’Neill Brothers». Это было навязчиво красивое произведение, которое я всегда любил из-за того, что оно почти заставляло меня испытывать настоящую душевную боль, когда я воплощал его в жизнь. Но когда я играл это с ней, ее руки ласкали мои, ноты оживали, как будто мы действительно играли вдвоем, клянусь, я почувствовал в музыке что-то такое, чего никогда раньше не замечал. Что-то сладкое, чистое и почти обнадеживающее, от чего мое сердце гулко забилось в груди.

Я продолжал играть, а Татум медленно поворачивалась, пока не посмотрела на меня через плечо, наши руки все еще двигались совершенно синхронно, когда музыка ожила вокруг нас.

Что-то в том, как она смотрела на меня, отвлекало меня от пьесы, и когда она подходила к концу, моя рука соскользнула, и я взял не ту ноту, проклятие слетело с моих губ за мгновение до того, как ее губы встретились с моими.

Мои руки совершенно неподвижно упали на пианино, и последние отзвуки музыки стихли прежде, чем я достаточно пришел в себя, чтобы поцеловать ее в ответ.

Губы Татум были мягкими и неуверенными на моих губах, но когда я подался вперед, они раздвинулись для меня, чтобы наши языки могли встретиться, и она отвернулась от пианино, чтобы запустить руки мне под рубашку.

Наш поцелуй стал глубже, и, клянусь, я почувствовал, как невоспроизведенные ноты этой музыки пробежали по моим венам, когда я убрал пальцы с пианино и запустил их в ее волосы.

Это не было похоже на те поцелуи, которые мы разделяли раньше, которые были горячими, нуждающимися и отчаянными. Этот поцелуй был подобен соединению наших разбитых душ, вкусу сладчайшего избавления и обещанию чего-то гораздо лучшего, чем я заслуживал.

Когда наши языки соприкоснулись, и тихий стон сорвался с ее губ, я почувствовал, как что-то глубоко внутри меня сжалось. Как будто рядом с ней я мог бы захватить весь гребаный мир и заставить его гореть, просто чтобы заставить ее улыбнуться.

Руки Татум скользнули вниз по моему животу, и она запустила пальцы под подол моей рубашки, но я отстранился.

— Как ты думаешь, ястребу когда-нибудь бывает плохо за мгновение до того, как он нападет? — Спросил я ее грубым голосом, притягивая ближе и прижимая к себе.

— Что? — пробормотала она, ее глаза были полны похоти, но в то же время и уязвимости. Она хотела от меня чего-то, на что я даже не был уверен, что способен. И я знал, что определенно не смогу предложить ей ничего, хотя бы подобие этого, пока ее ненависть ко мне все еще кипела на поверхности, а ее недоверие ко мне было таким глубоким.

Мой пристальный взгляд медленно пробежался по ней, впитывая все то, как она смотрела на меня, и это явное предложение в ее глазах. Я мог взять ее сейчас. Она тоже этого хотела. Она хотела нырнуть в этот огонь, который полыхал между нами, и позволить ему глубоко обжечь ее кожу, но это было все. И как бы меня ни убивало признаваться в этом самому себе, мне этого было недостаточно.

Эта девушка стала моей самой настоящей и отчаянной навязчивой идеей. Когда я возьму ее, я хочу обладать ею всей. Каждой глубокой, поврежденной, причиняющей боль частичкой. Я хотел, чтобы она отдалась мне полностью, не только своей плотью. И я хотел этого настолько, что знал, что не могу просто взять это у нее сейчас.

— Я провожу тебя обратно в Храм, — сказал я, моя хватка на ней усилилась, когда я встал и поставил ее на ноги.

— Хорошо, — согласилась она, ее рука скользнула в мою, как будто это было самой естественной вещью в мире.

Я посмотрел на наши сплетенные пальцы, слегка нахмурившись, прежде чем оставить их переплетенными и вывести ее обратно из Эш-Чемберс по темным дорожкам к Храму.

Мы шли в тишине, наше дыхание затуманивалось, и напряжение наполнило воздух, поскольку точка, где встретились наши руки, привлекла слишком много моего внимания. Это было… мило. И я не знал, как это быть милым. Во мне не было ничего милого. Я был озлоблен, сломлен и ядовит, но все равно не отпустил ее руку.

Когда мы вернулись к дверям Храма, я повернул ее лицом к себе, моя рука соскользнула с ее руки, пока я больше не перестал ее касаться и вместо этого стоял и смотрел на нее.