Короли без короны

И все же, ничто не длится вечно. Слезы графини иссякли, она успокоилась, а наутро была готова к началу комедии. Со вздохом выбрала самое скромное из своих платьев, дабы ненароком не затмить «невесту» дофина, отказалась почти от всех украшений и даже спрятала волосы под кокетливым чепчиком. Необходимость последнего шага заставила Луизу окончательно возненавидеть юную мадмуазель и графиня утешала себя лишь тем обстоятельством, что торжество провинциалки будет недолгим.

При появлении принца и графини де Коэтиви Соланж поспешно встала, а когда Луиза дважды присела перед ней в низких реверансах и назвала «мадам», побледнела. Обращение «мадам» полагалась лишь девицам из высшей знати, а два реверанса — только супруге дофина.

— Но, ваше высочество, это невозможно! — воскликнула Соланж, когда принц представил графиню как ее фрейлину. — Наследник французского престола не может жениться просто так. Нужно разрешение… его величество короля… и королевы-матери.

— Как ваш опекун и сеньор я имею право распоряжаться вашей рукой. Как совершеннолетний принц не нуждаюсь ни в чьих разрешениях. Но, впрочем, если вы хотите проверить мои чувства — хорошо. Я не сомневаюсь — их величества с радостью дадут согласие на этот брак, — невозмутимо солгал Франсуа, решив, что там, где есть фальшивый брак, может быть и фальшивое разрешение. — Я как раз собирался сообщить вам, что мы должны ехать в Париж. Не бойтесь, в дороге вам будет служить графиня.

Луиза очаровательно улыбнулась, хотя больше всего на свете хотела придушить маленькую дрянь. Ну, до чего же девчонке хочется в Париж!

Соланж почувствовала, что тонет и, как и всякий утопающий, попыталась ухватиться за последнюю соломинку.

— Но, ваше высочество, я в трауре, не подобает говорить о свадьбе, пока он не закончится…

— Долг перед домом Валуа выше траура, — строго заметил принц. — Не забывайте об этом, мадам. От вас и от вашей способности подарить мне многих наследников зависит будущее французского королевства.

Упоминание о долге окончательно сразило девушку, и она замолчала. Надежды больше не было. Две камеристки, приставленные к ней Луизой де Коэтиви, собирали вещи. Графиня де Коэтиви ни на мгновение не оставляла ее в одиночестве, говорила о счастье служить дому Валуа, об огромной чести, оказанной ей принцем, мило льстила и просила не забывать своими милостями. Соланж смирилась и изо всех сил старалась не вздрагивать при обращении «мадам», не вскакивать при появлении принца и не смущаться, когда блистательная графиня начинала прислуживать ей, словно служанка.

И все-таки платье цвета крамуази, которое она должна была надеть на венчании, не радовало Соланж, как не радовали поджидавшие в Париже корона дофины и обручальное кольцо. Трясясь в карете вместе с графиней де Коэтиви, девушка думала, как печален бывает долг. Как приятно было выполнить волю отца и как грустно — волю его высочества. Только гордость наследницы древнего рода заставляла ее сдерживать слезы, но даже гордость не могла удержать от другого, совсем не приличествующего дворянке чувства — Соланж де Сен-Жиль из Азе-ле-Ридо от души завидовала деревенским девушкам. Этим счастливицам долг был неведом. От них не зависела судьба Франции. Они были свободны.

ГЛАВА 4 О том, как за одно утро шевалье де Бретея не узнали три раза, но ему это все равно не помогло

Молодой офицер лет девятнадцати-двадцати стремительно шагал по коридорам Лувра, не оглядываясь по сторонам, не смущаясь и не пытаясь кланяться каждому встречному дворянчику. Подобная целеустремленность казалась странной для любого завсегдатая королевской резиденции, ибо скромный наряд офицера — покрытые грязью куртка, штаны и сапоги, шпоры, с которых при каждом шаге на дворцовые плиты капала кровь, вышедший из моды воротник, простая шляпа с выцветшим пером — не давал молодому человеку права быть гордым. Еще более странным могло показаться то обстоятельство, что юный офицер даже не думал выспрашивать дорогу у встречных лакеев и пажей. Впрочем, проведенных вдали от Парижа лет было недостаточно, чтобы Александр де Бретей забыл Лувр.

За минувшие годы шевалье Александр изменился больше чем королевская резиденция. Между офицером девятнадцати лет и четырнадцатилетним мальчишкой-пажом — большая разница. Если бы у лейтенанта было время следить за собой, молодой человек заметил бы, что в долгих походах его руки и лицо обветрились, волосы выцвели, а взгляд приобрел твердость, которую редко встретишь в столь юном возрасте. Да и голос шевалье — низкий и слегка хрипловатый — ничем не напоминал голос красавчика-пажа, томно распевающего самые непристойные песни Латинского квартала. И при том нельзя было сказать, будто лейтенант утратил красоту. Напротив, в девятнадцать лет шевалье был много красивее чем в четырнадцать, только теперь, когда его красота не была обрамлена в кружева и бархат, она не бросалась в глаза.