Короли блефа

Закончив все это, Африканыч прощально оглядел кабинет, легонько вздохнул и покинул его, равно как через несколько секунд оставил и сам банк с полным сознанием выполненного долга. Он уже не видел, как медленно и важно спустился со второго этажа «статский советник Соколовский», за которым цепочкой и подобострастно следовали главный бухгалтер банка господин Дрейфус, помощник управляющего банком Бурундуков и служащий с незапоминающейся фамилией. Конечно, он не видел и не слышал, как громко отчитывал бывший чиновник особых поручений и нынешний оборванец-насельник самой захудалой ночлежки в Мокрой слободе главного бухгалтера одного из лучших коммерческих банков Российской империи Дрейфуса за какое-то замеченное незначительное нарушение. И уж тем паче не мог видеть, как вытянулись лица у коллежского секретаря Бурундукова и служащего с незапоминающейся фамилией, когда «статский советник» пообещал вернуться в банк через неделю с «ревизионной комиссией».

– Вот тогда мы вас и проштудируем как следует! – мстительно добавил «фининспектор» и, не попрощавшись, вышел из банка, держа путь, верно, в губернскую канцелярию, а возможно, и к самому генерал-губернатору докладывать о своей ревизирующей визитации.

В общем, все сработало.

* * *

Вечером того же дня, часиков в половине шестого, Всеволод Аркадьевич Долгоруков, попыхивая сигарой, твердой поступью вошел в здание Волжско-Камского коммерческого банка – вне всякого сомнения, одного из лучших банков Российской империи. Кивнув мимоходом служащему с плохо запоминающейся фамилией, он прошел в комнату сейфовых ячеек, открыл дубликатом ключа дверку ячейки под нумером пятьдесят четыре, достал ящичек и вынул из него бумаги генерала Скалона. То есть именно те, что генерал законопротивным способом изъял у бедной Ксении Михайловны. Мельком взглянув на них, Сева положил бумаги в изящный саквояж, что имелся в его руках, пыхнул сигарой в знак завершения «дела Скалона» и, кивнув на прощание охраннику, отправился обратно той же твердой поступью человека, знающего, что он делает, и уверенного в этом.

Особой радости, которую обычно испытывал Долгоруков после срабатывания плана и блестящего завершения дела, он отчего-то не испытывал. Разве что удовлетворение, да и то какое-то незначительное. Более торжествующее ощущение у Всеволода Аркадьевича было оттого, что направлялся он в данный момент к несравненной Ксении Михайловне. Рот его расплылся в улыбке, когда он представил, как обрадуется Ксюша, когда он передаст ей ценные бумаги и векселя, как она обовьет своими руками его шею и их губы сольются в сладком поцелуе.

Картинка, подкинутая богатым воображением, вызвала в душе Севы желание. Потом подключилось сердце, мозг, а затем и дремлющее до сего времени естество, которое вскоре приняло позу воина, стоящего по стойке «смирно», в ожидании приказа ринуться в ожесточенный бой. Долгорукова невольно бросило в жар, и до самого домика Ксении Михайловны он ехал, охваченный страстным желанием, от которого, когда оно захватывает все ваше существо, спасения не отыскать.

– Ах, – единственное, что сказала Ксения, когда Всеволод Аркадьевич, приехав, выдал ей похищенные у нее бумаги.

– Рад был услуживать вам, сударыня.

И началась феерия чувств и буря страстей, которая продолжалась минут сорок и вымотала обоих до предела. Уже потом, когда они пили шампанское за благополучное разрешение «дела Скалона», она спросила:

– Как вам это удалось?

– Давайте будем считать это моим маленьким секретом, – рассмеялся Сева, не особо желая рассказывать все тонкости и перипетии этой поистине красивой аферы и опасаясь, как бы у милой Ксюши не изменилось к нему отношение, когда она узнает, что он аферист и мошенник.

Но хорошенькие женщины на то и хорошенькие, чтобы уметь не только очаровывать и влюблять в себя мужчин, но и выпытывать все, что у них на душе и даже вне ее. Удалось это и Ксении Михайловне…

Как она смеялась, когда Сева дошел до рассказа о вручении генералу Скалону ключа за нумером пятьдесят четыре взамен ключа от ячейки нумер четырнадцать! Несколько раз Долгоруков ловил на себе короткие взгляды женщины, которые скорее говорили о восхищении его умом и удачливостью, нежели об осуждении его поступков или охлаждении чувств. Напротив, Севе даже показалось, что Ксюша стала ему еще больше симпатизировать, а некая загадочность ее взгляда, в котором иногда сквозила мимолетная боязливость, приписывалась им романтичности ее натуры.

Они совершили еще один акт соития, принесший обоим несказанное наслаждение (Долгорукову – точно), после чего Севе было велено, естественно, в шутливой форме «убираться восвояси».

– Завтра я буду целый день занята, а вот в субботу, после девяти вечера, я всецело в полном твоем распоряжении, – поведала она, целуя его на прощание. И добавила: – Вполне возможно, что я разрешу тебе остаться у меня на ночь.

И Долгоруков, с трудом найдя извозчика, потому как стояла уже глубокая ночь, двинул к себе, решив, что два дня и одну ночь до новой встречи с Ксенией он найдет чем заняться.

* * *