Короли на заклание

Просто следить за озвученным ходом мысли невозможно — слишком уж тесно взаимосвязано все в организме. Ведь память — это не просто пассивное хранилище информации, память, по сути, непрерывный процесс, протекающий где-то за пределами сознания. Ведь мы постоянно обращаемся к своему прошлому. И чем эмоциональнее воспоминания, чем мощнее они излучают, тем легче их принять и понять.

Незнакомца звали, да, впрочем, это неважно, ведь его личность столь же неизменна, как и отпечатки пальцев. Кейн привык рассматривать людей в виде неких многомерных, испещренных множеством символов карт. И, право же, имя играло отнюдь не самую важную роль.

Мужчина был профессором английского языка в университете. Сорок два года. Женат. Трое детей. Выплачивает кредит за дом в Олбани. Спокойный, устойчивый характер, впрочем балагур. Среди коллег пользуется любовью и уважением. Всегда готов прийти друзьям на помощь. Сейчас к его размышлениям о завтрашних лекциях примешивались легкие обертона планов похода в кино и несколько тягостные переживания о том, что, несмотря на все заверения доктора, у него вполне может быть и рак.

Дальше шел список преступлений. Будучи мальчишкой — мучил кошку… давно забытые проявления Эдипов комплекса… потом онанизм… мелкие кражи, в общем, все как обычно. В юности: списывал на экзаменах, потом — смешная неуклюжая попытка… первая ночь с женщиной… тогда, помнится, ничего не вышло… уж слишком он волновался… скандал в кафе — когда его с позором выставили оттуда. (Слава Богу, что Джим, который все видел, сейчас далеко отсюда — живет в Чикаго)… и еще позднее: непроизвольное расстройство желудка на официальном приеме; женщина в отеле, когда он до безобразия надрался на конференции… и как он смолчал, когда увольняли старину Карвера… не нашел в себе сил возразить декану… и вот сейчас: до чего же порой надоедает младший — ужасный плакса… и ведь нельзя никому дать понять, о чем ты думаешь, сидя в одиночестве на кафедре и читая Розамонда Маршалла… когда тискаешь туго обтянутые свитерами девичьи груди… а эти грязные академические интрижки, незаслуженно присвоенная Симонсону ученая степень — только за то, что юноша удивительно красив… и липкий, постыдный страх в ту ночь, когда он понял, что смерть когда-нибудь подстережет и его…

Ну и что с этого? Профессор — достойный человек, добрый и честный, и его внутренний мир должен принадлежать ему самому — только ему и его Ангелу-Хранителю. Лишь немногие из его тайных помыслов воплощались в жизнь. И пусть он спокойно хранит воспоминания в себе.

Кейн оставил его в покое.

Со временем телепатия научила его терпимости. Он привык не ожидать многого от первого встречного. Никто не был безупречен во всех отношениях… ну разве что отец Шлиман и еще некоторые… да нет, они тоже были людьми, им тоже были присущи отдельные слабости; вся разница в том, что они лучше других знали мир. Кейн поморщился от сознания собственной вины. Видит Бог, он не лучше других. Возможно, даже хуже, но, однако, он не виноват — так уж получилось. Например, если ты испытываешь половое влечение, но не способен сосуществовать с разумом женщины, жизнь превращается в непрерывную пытку; подруг приходилось менять, и тут уж ничего не поделаешь, даже если внутри тебя исступленно протестует аскетическое воспитание юности.

— Простите, нет ли у вас спичек?

— А Лини уже мертва, и я до сих пор не могу привыкнуть к мысли о том, что я никогда больше ее не увижу. Я, конечно, приспособлюсь к столь однобокой жизни, но что делать сейчас, как выдержать пытку одиночеством по ночам…

— Конечно, пожалуйста…

Наверное, это и есть самое страшное: делить с ними печали и быть не в силах помочь, имея возможность лишь дать прикурить.

Сунув спички в карман, Кейн двинулся в сторону университета. На Оксфорд-стрит он ненадолго задержался. Слева возвышались два огромных университетских здания. Остальные виднелись впереди справа за стеной эвкалиптовой рощи. В пробивавшейся сквозь кроны деревьев свете трава казалась багряной. Прощупав мозг проходившего мимо студента, Кейн сообразил, где находится библиотечка. Отличное, обширное книгохранилище. Возможно, где-то глубоко в его недрах и таится ответ на его вопрос. Разрешение на работу с фондами библиотеки у него было: молодой, талантливый писатель, ищущий материалы для нового романа.

Пересекая Оксфорд-стрит, Кейн невольно улыбнулся. Литература, пожалуй, единственное, чем он вообще мог заниматься Жизнь в сельской местности избавляла его от контакта с воспаленными умами сограждан. Пришедшая с годами способность чувствовать и понимать их души, а также то, что пять минут; людном месте обеспечивали его материалом на дюжину рассказов — все это приносило неплохой доход. Единственное, что тяготило — практически неизбежная в таких случаях популярность, связанные с изданием книг деловые поездки в Нью-Йорк, вечера встреч с читателями, литературные чаепития… этого он не любил. Хотя, если очень захотеть, можно оставаться в тени.