Короли пепла

Множество вариантов будущего сплелись воедино в сознании Фарахи, подобно нитям гигантского одеяла, удушая человека, которым он мечтал быть. Это делало его подозрительным, возможно, даже параноиком, ведь почти каждый мужчина и каждая женщина таили в сердце способность к предательству.

Он знал, что его жены частенько баловались послеполуденным чаем с фруктами, на который нередко приглашали наложницу. Несомненно, то был жест мира со стороны практичных женщин, от которых не укрылось, что их муж вновь обрел радость. Но он им никогда не доверял.

Все жены Фарахи состояли в политических браках. Это были дочери врагов или шатких союзников, которых ему нужно было превратить в надежных друзей, хотя бы на какое-то время. И эти женщины всегда хотели не его любви – хотя и приняли бы ее – а его влияния и благосклонности.

Он отказывал им и в том, и в другом, взамен держа их взаперти и выпуская подефилировать при дворе, когда необходимо, потому что все они были хитры и амбициозны, и ими требовалось управлять. Он подарил каждой по принцу, а затем оставил их ложа холодными и пустыми. Он знал, что все они на дух не переносят Хали.

Его шаги по залу ускорились, и он вынудил себя быть спокойным.

– За мной, – шипел он гвардейцам, проходя мимо. Те изумленно вздрагивали, обнаруживая, что их король бежит почти трусцой с покрасневшими глазами, а за ним множится отряд вооруженных людей.

Кура – королева и мать Тейна – невиновна. Ее сын был наследником, а ни один король островов не менял законы о престолонаследии. Есть у нее любовь и благосклонность или нет, ей нужно только подождать, и ее сын возвысится. Однажды, правильно устроив его браки, она будет королевой-матерью, внушающей всем страх, и обеспечит взлет своей почтенной семьи.

Но Синта и Туруа, младшие жены, были ревнивы и презираемы. Им никогда не стать истинными королевами и не получить официальных должностей. Их сыновьям не быть монархами, разве что в случае смерти Тейна – но Тейн вышел из утробы крепким и заорал, сразу потянувшись к груди, и ни разу в жизни не болел дольше недели.

Фарахи громыхал по дворцу, расшвыривая готовивших завтрак поваров и служанок, а за ним – не меньше двух десятков людей, крепко сжимающих руками ножны, готовых убивать, но не знающих, зачем и кого.

Он представил, как его Хали сидит с женщинами, чьи дети все вместе играют и спят. Он представил, как она бесстрашно прихлебывает свою смерть, пока ее убийца наблюдает за нею и втайне смеется. Мысленным взором он смотрел, как ее убийца выказывает беспокойство по поводу ее желудка, спрашивая о ребенке, растущем у нее в животе.

Фарахи сжал кулаки и ускорился. В единственной нити будущего он увидел свою виновную жену, растерянную и с затуманенными глазами, когда подступившие гвардейцы бросают ее в яму, чтобы она в страхе ждала наказания. Он увидел судебный процесс, опозоренную семью, сделки на стороне, чтобы спасти их честь, насколько это в его силах, и сохранить мир…

И вот он у двери Синты. Он ворвался внутрь и стаскивал ее с кровати, кричащую, запустив руки ей в волосы. Затем он схватил Туруа и привязал обеих к стульям в спальне с пустой колыбелью.

– Ради богов, ради богов, что случилось?! – кричали они. Своим молчанием он усугубил их страх. Солдаты с обнаженным оружием перекрыли зал снаружи, а король закрыл дверь.

– Одна из вас или обе убили Хали, – сказал он, разглядывая их лица. – Признайтесь в этом сейчас, или, клянусь моими сыновьями, вы умрете страдая.

Они с ужасом воззрились на супруга. Они плакали от этой «новости», отрицали, умоляли, заверяли в своей любви и преданности, да и как они могли убить Хали, когда даже не знали, что она умерла?

И тогда он спросил, какой им нравится чай.

Он велел своим гвардейцам подогреть чайник в комнате Хали и вылить его содержимое в глубокие фарфоровые кружки, предназначенные для воды. И, встретившись взглядом с Туруа, король узнал правду.

Она открыла рот, чтобы заговорить, но Фарахи пересек помещение и ударил ее по лицу полуприкрытой ладонью с такой силой, что опрокинул стул. Затем он оседлал и придавил ее, блокируя меняющиеся образы будущего в своем разуме, пока дочь царя кашляла, задыхалась и дрожала. Она умерла в его хватке, а ее сестра-жена плакала, как дитя.

Нетвердым шагом он вышел из комнаты, зная, что спровоцировал войну с королем Сайфэном и, возможно, со всей Мол-топью, и время не могло быть хуже. Фарахи знал, что отправит людей умирать, ибо вновь поступил как его отец и Кикай – словно кровожадный тиран, который творил, что ему вздумается, вместо того, чтобы жить по законам, которые сам же и установил.

Он также знал, что взял наложницу, в которой не нуждался – что он любил ее, когда не должен был, и убил в память о ней, хотя она попросила бы его так не делать.

Его гвардейцы забрали труп и, развязав невиновную жену, увели ее, оцепенелую, чтобы держать взаперти, покуда Фарахи не скажет иначе. Они не задавали ему вопросов. Больше нет – не после стольких лет его побед, его живучести, его преодоления трудностей в то время, когда каждый житель Пью говорил, что с Алаку покончено.