Те травки, что росли на наших обочинах, я узнавал, но заморские прежде видел лишь сушеными. Так что хотя бы ради этого стоило прийти.
Мы гуляли по дорожкам, и я изо всех сил напрягал свое зрение — и первое, и второе, чтоб обнаружить хоть что-то подозрительное. Не обязательно связанное с Энгусом или бэрсами, но хоть какую-то неправильность, за которую можно уцепиться.
И донапрягался. В какое-то мгновение я просто закаменел, как тогда, на ярмарке под канатом, потому что почуял вот здесь, точно в этом месте оборвалась какая-то важная связь внутри мира. Лопнула, словно наложенный уже на рану и затянутый шов. Слишком резко потянул, и концы расползаются в разные стороны, не поймаешь, и в рану снова выпирает кровавое мясо.
Господин Ойсин взглянул на меня удивленно, совсем по-петушиному наклонив голову.
Я приказал себе не валять дурака и как ни в чем не бывало продолжил разговор. Из предчувствия, в конце концов, шубы не сошьешь. И я еще не настолько сошел с ума, чтобы верить всему, что мне поблазнится. Пришлось прощаться несолоно хлебавши.
Но уйти я не мог. Бродил вокруг дома как дурак и наконец нашел тихое местечко. У самой ограды позади дома в узком безлюдном переулке стояла скамейка. На нее-то я и опустился, погрузившись в размышления на тему «куда ж дальше?».
Тило, довольный моим возвращением, увлеченно рылся под скамейкой и вскоре выкопал себе какую-то игрушку. Пытался схватить ее, но собаке довольно трудно зубами поднять что-нибудь с земли — все время тычется носом в песок. К счастью, штучка было изогнутой, и Тило прижимал лапой один конец, чтобы другой поднялся над землей. Но она все время выскальзывала — слишком маленькая и хорошо обточенная.
— А ну-ка дай сюда!
Тило заворчал недовольно: «Вот еще, сам попробуй найди такую».
— Я кому говорю? Фу!
Услышал, что я не шучу, и отдал.
Я вертел штучку в руках. Изогнутая коленом полая деревяшка, которая называется…
Вот именно.
Называется «трубка».
И балуются ею только тарды.
Я не поверил себе. Слишком уж хорошо и просто все получалось. Сидел нужный мне человек на солнышке, подремывал. Почти как я сейчас. Положил трубку рядом, а она возьми да и скатись. А трава тут густая. Была густая. Год назад.
Ну а дальше что? Сейчас эти тардские игрушки входят в моду. Может, кто-то из франтов уже успел…
Нет. Она дешевая. И старая. И трещинки уже пошли, и конец вон как обсосан.
Ну хорошо, а если здесь был Вестейн? Пытался договориться с господином Ойсином. И сидел тут потом в расстроенных чувствах. Трубка дешевая? Так он же у нас скромняга.
Хотя, что я голову ломаю? Вещь любимая, все время была в руках, должен остаться четкий след бывшего хозяина. Проще глянуть своими глазами.
Я глянул, и спине сразу стало холодно. Какой там Вестейн!
Я снова обошел дом и постучал в калитку. Приоткрылось маленькое окошко, и привратник сурово спросил (верно, посетителей в этот час не ожидалось):
— Кто беспокоит господина Ойсина?
— Я не к господину Ойсину, — сказал я и протянул ему трубку. — Вот, нашел в траве. Может, кто-то из ваших потерял?
— Ничего не знаю, — буркнул привратник, но трубку взял и тут же резко захлопнул ставень, что можно было счесть косвенным признанием вины.
Но, собственно говоря, какие мы имеем доказательства того, что Дом Ойсина виновен в смерти Энгуса?
Никаких, если не считать грубости привратника и моего бреда.
И тут я понял, что мне нужно совсем немного. Просто задать два вопроса Вестейну. Два, не больше. И тогда все встанет на свои места.
Написано на тонкой белой бумаге, запечатано геммой с листком вяза.
Красный шар солнца был обрезан сверху темно-синим рваным облаком, снизу — кромкой леса. В реке играли огненные змеи.