Короли побежденных

Тут все наконец очнулись. Посол требовал стражу, но Мэй, красная до ушей, сказала срывающимся голосом:

— Господа, вы забыли обычай!

И посмотрела на посла, а потом почему-то на меня. Лично я такие обычаи не одобряю. Если бы я проделал что-нибудь подобное с моей женой, она имела бы полное право вернуться к отцу. Правда, он-то не знает, что королева уже замужем, но это не извиняет ни его, ни ее. Тем более что господин Арнульф был явно доволен.

Как только мы вернулись, он во всех подробностях пересказал случившееся и поинтересовался, что это за обычай. Если он надеялся на то же, чего боялся я, то мы оба обманулись. Эрвинд нам спокойно и с удовольствием объяснил, что в последний из дней Высокой Звезды любой мужчина может поцеловать на людях девушку, которая ему нравится, и она не вправе отказать, но, если не хочет подарить свой поцелуй просто так, может потребовать за него любой выкуп.

Самое удивительное, он действительно не был расстроен! Он, наверное, и на балу отнесся бы к этому так же доброжелательно.

Мне никогда не понять асенов. Но есть в них что-то, за что им все прощаешь. Единственным пострадавшим оказался Гуннар. Он так и не оправился от асенских обычаев. Похоже, размышлял, чего могла бы потребовать королева, если бы это он ее поцеловал. Пришлось дать ему снотворного.

— Дура сопливая! — сказала королева.

Поскольку в ее рабочем кабинете никого не было, обращаться она могла только к своему отражению в оконном стекле. Сам кабинет имел сейчас вид довольно странный: картины повернуты лицом к стене, все любимые безделушки безжалостно сметены со стола, и на нем водворилась куча потертых, украшенных кляксами грамот.

Праздники кончились, урожай улегся в закрома, и тут же подвалила работа. Короне принадлежало несколько поместий в стране (именно короне — королеве принадлежал только Ашен), и каждую осень управляющие присылали свои доклады. Изучив их тщательно, можно было понять, каким выдался год для страны. Однако занятие это было тяжелым и нудным, и Мэй, мучимая укорами совести, взяла его на себя. И разгром в кабинете являлся доказательством ее мужественной борьбы с собой.

В результате этой борьбы она и обнаружила себя стоящей у окна, без единой мысли в голове. Погода испортилась. Дожди шли уже не таясь, целыми днями, жестоко секли землю тысячей холодных бичей. Дельта посерела и вздулась, заливая низкие берега. От ветра позвякивала черепица на крыше дворца. Ветер гнал на город тонкие разорванные облака, и Мэй казалось — это само небо с криком бежит ей навстречу.

— Работать надо, дорогая, а не сопли распускать, — сказала королева.

Усилием воли она усадила себя за стол и искоса глянула на дверь в надежде на избавление.

И избавитель появился — в лице дежурного офицера.

— Ваше Величество, Его Светлость господин Арнульф и Его Высочество, — Мэй невольно вздрогнула, — принц Гуннар просят их принять.

— Хорошо. Иду. — Она вскочила едва ли не с радостью — знала, о чем пойдет разговор и чем он закончится.

Кроме посла и принца в приемной был также Аттери — усталый и хмурый. Он давно уже нюхом чуял, что Мэй что-то скрывает, и это «что-то» очень важно, но спрашивать не решался. Урок, который она преподала ему после нападения на Эрвинда, все еще саднил. Ему не хотелось снова стать «до такой степени тардом».

Мэй не вошла — влетела. Улыбнулась, поприветствовала всех и приземлилась на своем троне. Тяжелое резное кресло делали еще для Эрвинда Старшего, и королева в нем казалась особенно трогательной и хрупкой. Она положила на подлокотники руки, склонила увенчанную тяжелым узлом волос головку.

— Я рада буду выслушать вас, господа.

Посол требовательно взглянул на принца, но тот от этого взгляда потерял дар речи. Королева с интересом вслушалась в затянувшуюся паузу и кротко промолвила: