Короли побежденных

А ведь я мог бы на ней жениться. И не ради короны. За каким бесом мне, в самом деле, корона? А просто так, просто, чтобы смотреть, как она просыпается, как смеется, танцует, глядится в зеркало. И самому смеяться, целовать ее, сажать на колени и тратить на нее деньги, не считая. Но все уже, поздно. Раз-два-три, продано».

Ростовщик размахнулся и запустил вазочку в камин. Она ударилась об угол, тихо вскрикнула и рассыпалась на мелкие осколки.

Кузен понял, что ему не хочется так рано расставаться с жизнью, и поспешно пробормотал:

— Ты извини, я побегу, зайду завтра.

— Конечно, заходи.

В ответ только хлопнула внизу дверь. Рейнольд сел на ковер и уронил голову на руки.

Дневник Теодора

Эрвинд дал мне слово, что не будет кончать с собой путем лежания и глядения в потолок. По моей персональной просьбе.

***

Сегодня отправился проведать королеву. На улице меня кто-то окликнул. Оборачиваюсь — это тот мальчишка-аристократ. Только его не хватало! Хотел сделать вид, что не узнаю, но он вцепился в меня, будто клещами.

— Сударь, подождать! Прошу вас, подождать!

По- тардски он говорит чуть лучше, чем я по-асенски.

Спрашиваю:

— Что вам нужно от меня?

А он в ответ:

— Виноват я.

Я говорю:

— Я знаю.

А он:

— Нет. Все хуже. Я не понял, честно, не понял ничего. Думаю: ступенька. Женюсь — будет много власти, можно много торговать, много обманывать. Потом вижу: она другая, другая, чем прочие, понимаете? Я не понял. Хотел схитрить опять. Не видел. Она — для меня была, понимаете? Мне надо ей все отдать. Все, что есть. Нет. Думаю о себе. Думаю: хитрее ее, хитрее всех. Я даже лица никогда не видел. Всегда — далеко. Теперь — пусть все пропадет. Только увидеть. Не прощение, не надо. Только пусть знает — я знаю. Я виноват. Я все сделаю, чтоб лучше. Пусть знает. Скажите только…

Я, честно говоря, не знал, смеяться или плакать. Чего я только за эти дни не перевидал: испуганного посла, злого Эрвинда, плачущую королеву. Теперь посреди площади меня хватает за рукава аристократ и по-собачьи заглядывает в глаза. Жалко, посол не видит. Впрочем, я тут же сообразил: посол-то, может, и не видит, но лишних глаз вокруг больше чем надо. Как бы, мне эта исповедь не вышла боком! Поэтому я велел ему замолчать, надвинул на уши шляпу, дал в руки свой сундук и повел к королеве. В самом деле, хватит мне, почти что лейб-медику, таскать тяжести!

В разоренном королевском доме юного аристократа встретили тепло. Не успел он снять шляпу, как Мэй вскрикнула:

— Ой, Рейнольд! — и бросилась ему на грудь.

Рейнольд сам себе не верил. Он готов был пересчитать все ступени на лестнице, а вместо этого ее рука обвивала его шею, голова лежала на плече, он чувствовал сквозь платье жар ее тела, дыхание на своих губах. И главное — вот оно, неизвестное, недосягаемое, самое любимое на свете лицо. И… лицо это светилось такой ненавистью, что Рейнольд невольно отшатнулся. Скорей назад, чтоб оно снова стало только бледным пятном. Но Мэй держала его крепко.

— Ты подонок, аристократ, — зашептала она. — И это еще мягко сказано. К сожалению, те слова, которых ты действительно заслуживаешь, у меня не выговариваются.

— Мэй, я виноват во всем, только…

И он снова почувствовал на губах ее руку. Она попросту заткнула ему рот.

— Если хочешь, чтоб от Лайи осталось хоть что-то, отнесешь это Аттери. — Из ее рукава появилась свернутая в узкую трубку записка и перекочевала за пазуху Рейнольду.