Короли в изгнании

   Вот куда Элизе Меро ездил иногда навестить своего бывшего ученика, а заодно получить наслаждение от завтрака, которым вас могут накормить в Берси, и нигде больше: вы сидите под деревьями парка или под сводчатым потолком погребка, вас угощают холодным вином, налитым прямо из бочки, вас потчуют матлотом из рыбы, которая только что у вас на глазах билась в садке, причем этот матлот приготовляется особым способом, как его приготовляют где-нибудь в лангедокской или вогезской глуши. Теперь уже добрый старик не нуждался во «взглядах на вещи», – он больше не посещал званых вечеров у Колетты, – он просто любил слушать Меро, любил смотреть, как тот ест и пьет в свое удовольствие: он считал Элизе самым настоящим неудачником, он так и видел перед собой его берлогу на улице Мсье-ле-Пренс. Он знал по себе, что такое голод, и проявлял трогательную заботу о том, чтобы накормить бедняка. Меро рассказывал ему о племяннице, о ее жизни в Сен-Мандэ, и в этих его рассказах сверкал отблеск того великолепия, которое так дорого стоило почтенному виноторговцу и которое было закрыто от него навсегда. Понятно, он гордился тем, что молодая фрейлина обедает с королями и королевами, участвует в придворных церемониях, но от тоски по Колетте он часто бывал не в духе, и его неприязнь к старику Розену все росла.

   – И чем это он так кичится? Именем, титулом?.. Да я же ему чистоганом за все заплатил!.. Крестами, лентами, звездами?.. Э, у меня все это будет, стоит мне только захотеть!.. Ах да, ведь вы, дорогой Меро, ничего еще не знаете... Пока мы с вами не виделись, мне выпала удача.

   – Какая, дядюшка?

   Меро называл Совадона «дядюшкой» со свойственной южанину ласковой фамильярностью, из желания показать, что он питает к этому толстому купцу особую симпатию, лишенную, однако, всякой духовной связи.

   – Дорогой мой! У меня Иллирийский Лев... крест командора... А герцог гордится лентой Большого креста!.. На Новый год я поеду к нему с визитом и нацеплю свою бляху... Это ему спеси-то поубавит...

   Элизе ушам своим не верил. Орденом Льва, одним из самых старинных, самых почетных орденов в Европе награжден... Совадон, «дядюшка»!.. За что?.. За торговлю разбавленным вином в Берси?

   – О, это очень просто! – сказал Совадон, скользнув по нему своими серыми глазками. – Я купил себе звание командора и с таким же успехом мог купить и княжеский титул... Если б я дал больше, у меня была бы лента Большого креста – она ведь тоже продается.

   – Где? – бледнея, спросил Элизе.

   – Да в агентстве Льюиса, на Королевской... У этого чертова англичанина все можно найти... Мой крест обошелся мне в десять тысяч франков... Лента стоит пятнадцать... Я знаю, кто себе сделал такой подарок... Угадайте!.. Бискара, знаменитый парикмахер с бульвара Капуцинок... Милый мой! Да это же всему Парижу известно!.. Подите к Бискара – вы увидите в глубине большого зала, где он священнодействует вместе со своими тридцатью мастерами, громадную фотографию, на которой он снят в виде Фигаро, с бритвой в руке и с орденской лентой на шее... В уменьшенном виде эта фигура воспроизведена на всех флаконах, которые стоят у него в парикмахерской... Если б генерал Розен это увидел, усы поднялись бы у него прямо к носу... Знаете, как он делает...

   Совадон попытался передразнить генерала, но так как усов у него не было, то вышло совсем не похоже.

   – И у вас есть королевская грамота, дядюшка?.. Покажите, пожалуйста!

   Элизе надеялся, что подпись подделана, что это подлог, а подлоги агентство Льюиса совершало без зазрения совести. Но нет! Все оказалось правильно, составлено по форме, на бумаге с иллирийским гербом, за подписью Босковича и с грифом Христиана II. Сомнений не оставалось. С дозволения короля шла бойкая торговля крестами и лентами. И вот, чтобы окончательно в этом убедиться, Меро решил тотчас по возвращении в Сен-Мандэ зайти к советнику.