Короли Жути

Пеший переход через Жуть занял бы несколько месяцев, а вдобавок там на каждом шагу поджидали страшные опасности. В глуши непроходимых зарослей таились ужасные твари, готовые растерзать путников в клочья. Ночь за ночью пришлось бы спать на каменистой земле, вздрагивая от шелеста веток, от шороха палой листвы, от зловонного дыхания шипящей темноты.

По слухам, в Жути не стало безопаснее, скорее наоборот. Нынешние банды больше не искали приключений: куда легче убивать монстров на арене, а спать на постоялых дворах. Наемники не желали лезть в сырые пещеры или рыскать по заброшенным руинам, так что теперь лишь самые отчаянные храбрецы осмеливались соваться в Кромешную Жуть.

Но все это не имело никакого значения. Корабль летел. К счастью, несмотря на резонные опасения Баррета и его друзей, полет до сих пор проходил нормально. «Кто знает, – подумал Клэй, – может быть, нам повезет по-настоящему: просквозим над лесом, перелетим горы, незаметно проберемся мимо орды, приземлимся в Кастии, отыщем Розу, спасем ее, а когда вернемся домой, то охотиться за нами уже не будут. И вообще, когда я уронил Келлорека за борт, то одним махом разобрался с половиной проблем. Вот вернемся, надо будет пригласить и Лилит в такую увеселительную поездку».

Негромкий перезвон отвлек Клэя от размышлений. Кит, уложив на колени странный музыкальный инструмент, позеленевшими пальцами перебирал серебристую паутину струн.

– А что это за штука? – спросил Муг; в одной из кают он обнаружил небольшую библиотеку и сейчас листал том под названием «Единороги и их рога». – Я таких еще не видел.

– И не увидишь, друг мой, – с ноткой грусти просипел Кит. – Батингтинг – редчайшая вещь. В сравнении с ним летучий корабль – как медяк против золотой монеты.

Клэй решил, что такого дурацкого названия нарочно не придумаешь, даже если усердно размышлять несколько часов подряд.

– Батингтинг? – Муг закрыл книгу и склонился над нелепым восьмиугольником на коленях у Кита. – Они же все сгинули вместе с Державой.

– Ну, началось, – вздохнул Ганелон.

Засмеялись все, кроме волшебника и Кита.

– Вот и я так думал, – сказал гуль. – Это чудо отыскалось в сокровищнице Келлорека, я решил, что ему оно без надобности.

– Невероятно! – сказал Муг.

– Правда, что ли? – с неприкрытым ехидством спросил Клэй.

Волшебник невозмутимо продолжил:

– А сколько у него струн?

– Двадцать шесть с каждой стороны, а всего сто четыре. – Кит тронул струны, батингтинг отозвался переливчатым звоном. – На свете не осталось мастеров, способных сотворить этот инструмент, а я – единственный, кто умеет на нем играть.

– Спел бы ты нам что-нибудь, – попросил Матрик (Клэй думал, что тот управляет кораблем, но оказалось, что у руля никого нет; впрочем, это не имело значения, потому что корабль летел сам по себе). – Ты же бард, в конце концов.

– Спою, отчего ж не спеть. – Кит обвел взглядом приятелей и закрыл глаза, покачиваясь, как речной камыш на ветру. – Что бы вам такое исполнить… А! – Он распахнул глаза, пошевелил пальцами и с хрустом размял запястья. Руки пауками пробежали по восьмиугольной паутине струн, извлекая несвязные ноты.

Наконец мелодия птицей взлетела в теплый вечер, а Кит запел сиплым, но мелодичным и на удивление приятным голосом.

Муг кивал в такт, Матрик барабанил пальцами по брюху, а Ганелон, как зачарованный, смотрел на руки гуля. Гэбриель, как обычно, не сводил глаз с запада, а Клэй, по обыкновению, глядел назад, в сторону дома.

Песня, как все лучшие песни, рассказывала знакомую историю. Кит пел о грандуальских богах – Святой Четверице – и о битве Летнего короля против зловещей Тьмы. Побежденную Тьму заточили на небесах, откуда она глядит вниз мириадами мерцающих звезд, дожидаясь конца времен.

Кит пел о жене Летнего короля, богине непревзойденного милосердия и красоты, которая родила ему Вайла, Осеннего сына. Мальчик рос тщедушным и злобным, и отец его невзлюбил. А потом Мать-богиня родила на свет дочь Глифу, Весеннюю деву, и умерла родами.

Внезапно Клэй сообразил, что песня звучит на друинском наречии, – язык друинов он немного понимал, но слова казались расплывчатыми, невесомыми, чудесными, как нежные лепестки цветов в темноте.

Впрочем, он и так знал, чем все закончится.

Вайл, которого за ненависть к отцу все называли Отступником, ради воскрешения матери отдал свою жизнь. Увы, смерть изменила богиню, ее былое милосердие превратилось в неколебимую суровость, а красота стала холодной и ужасающей.

Так до скончания веков сменялись и сменяются времена года: смерть осени порождает зиму, а зима – весну.

Последние звуки песни растаяли в воздухе. Ганелон тихонько похрапывал, Муг с Матриком блаженно улыбались, а в глазах волшебника блестели слезы.

– Замечательно, – прошептал он. – Великолепно.