Корона двух королей

— У нас не принято дарить ни шелка, ни украшения, — произнёс самрат, гордый филигранной работой своего кузнеца, — на праздники мы дарим оружие. Этот меч был выкован в печах Касарии и закалён в жерле Китореса. Он ещё не видел крови, но был рождён убивать. Надеюсь, ты утолишь его жажду. Только обещай, что не осквернишь его в учебном бою. Этот меч достоин только настоящей драки.

— Клянусь, — пообещал Альвгред и приложил к груди руку.

— Ты? — Косматая бровь самрата вопросительно изогнулась. — Этот меч для неё, — он указал подбородком на Вечеру, — для Алмазного Эдельвейса.

Вечера, как заворожённая, глядела на клинок, и его свет отражался в её зрачках. Широкая улыбка заиграла на её губах. Она повернулась к Тонгейру и благодарно поклонилась.

Во время свадебного пира касарийские воины вели себя как свиньи. Стол им выделили отдельный, и оттуда доносилась отборная брань, которую в Паденброге можно было услышать разве что в тавернах Нижнего города. И среди всего этого мрака сидела худенькая Меганира и смиренно сносила все толчки.

Вечера покачала головой.

— Разве так можно? — шепнула она мужу. — Это же их сардари.

И Альвгред разделил её возмущение.

— Тонгейр сам приказал выделить ей место именно там, — прошептал он в ответ, косясь на сидящего рядом самрата, — для касарийцев жёны такой же скот, как козы и свиньи. Хотя, наверное, с ними и то обращаются с большим почтением. А с Меганирой, говорят, он поступает так потому, что она не смогла подарить ему сына. У них только две дочери, а все мальчики рождались мёртвыми или полумёртвыми. Я слышал, как Тонгейр обмолвился об этом отцу.

Невеста через Данку предложила жене самрата пересесть за их стол под предлогом беседы, но Тонгейр одёрнул служанку и прогнал, сказав, что эта женщина сядет за один с ним стол, только когда он этого пожелает.

— Бедняжка, — сжала губы Вечера и приказала музыкантам играть громче, чтобы перебить брань, доносящуюся со стороны касарийских гостей.

Пока выступали певцы, Вечера глаз не сводила с придворных. Больше всего недоверия у неё вызывал самрат и его свита.

Альвгред держался с дедом немного холодно, но не до такой степени, чтобы показаться небрежным. Тонгейр ему не нравился, и Альвгреду было трудно это скрывать. Он не понимал его шуток, и ему претило, что самрату нельзя говорить то, что думаешь. Он был на треть ангенорцем и не привык лебезить перед кем-то. Дед бросал на него свирепые взгляды, но они юношу не пугали. Когда самрат завёл разговор об охоте и Альвгред поддержал его, Вечеру едва не стошнило от описываемых касарийцем подробностей свежевания туши.

— Что это с ней? — спросил Тонгейр, залпом осушив кубок вина. — Она дрожит, как напуганная лань. Быть может, я зря подарил ей клинок?

— Ничего. — Она жестом попросила слугу налить ей вина. — С гор дует холодный ветер — вы не находите?

Тонгейр повёл бровью.

— Побывала бы ты в Касарии, девочка. У Кривого рога зимой люди выходят на улицу только с факелами, потому что мороз превращает в лёд всё, и даже воздух. Зимняя Касария — страна лютого холода. Кости там промерзают насквозь. А этот ваш горный ветер — чушь собачья.

— Поэтому вы даже здесь ходите в шкуре? Промёрзли до костей?

— Нет. — Губы Тонгей раскривила злая улыбка. — Это проклятье Исидеи.

— Кого?

— Исидея — последняя правящая дочь трона Касарии, мать моей жены. Ты слышала о замке Гата? Это фамильное гнездо дочерей трона, где они жили столетиями, пока он не был разрушен во время века Грома, и они не переселились в Звёздный чертог. Это проклятое место, мёртвые развалины, полные призраков, но, когда наступает ночь полной луны, Гата восстаёт из руин и до рассвета стоит невредимая во всём своём величии, пока не умрёт с первыми лучами солнца. Дочери трона хоронили своих сардари на дне Озера нетающего льда, которое раскинулось у подножия Гаты. Привязывали камень к ногам и бросали в воду подальше от берега. Там же нашла свой последний приют и сардари Исидея, когда отец сверг её и назвал себя самратом, сыном трона. Он утопил её в озере, бросил в прорубь ещё живую. Ему бы ещё тогда догадаться о последствиях, но нет. — Самрат пригубил вина. — Когда мне стукнуло тринадцать, я заболел, белая лихорадка, и мне давали несколько дней. Местная знахарка, видя отчаяние отца, посоветовала ему этой же ночью окунуть меня в Озеро нетающего льда. «Иди, — сказала, — омой сына студёными водами, когда Гата снова восстанет из руин, и сын твой не только исцелится, но и не будет более знать хвори». Отец послушался. Только ведьма та не сказала, что место то Исидея прокляла перед смертью и что любой, кто окунётся в воды озера Гаты, больше не узнает не только хвори, но и тепла.

Тонгейр тронул руку Вечеры, и та обожгла её нечеловеческим холодом.

Она отдёрнула руку.

— Холоднее льда, правда? — кивнул самрат. — Вот уже почти сорок лет я не знаю, что такое тепло. Ничто не может согреть меня — ни медвежья шкура, ни огонь, ни тепло девичьей кожи, ибо я ответил за преступление отца, Исидея отомстила за свою кончину.