Корона и эшафот

Да и разве эти законы находятся только в новейшем французском кодексе? Разве они не существовали во все времена и у всех народов? Разве они не древнее самих обществ? Монарх повсюду избирался лишь для того, чтобы наблюдать за исполнением законов, защищать собственность, свободу и жизнь каждого гражданина и предохранять от угнетения все общество. Повсюду он являлся неприкосновенным в том смысле, что оскорблять его — значило бы оскорблять нацию, которую он представлял. Но если он нарушал свою присягу, если он сам наносил оскорбление нации вторжением в ее верховные права или в права ее представителей, если он убивал свободу, вместо того чтобы охранять ее, — тогда нация имела естественное и неотъемлемое право призвать его к своему трибуналу и подвергнуть наказанию, достойному разбойника и тирана. У предков наших, кельтов, народ всегда удерживал за собой право судить своих старейшин. Но к чему эта специальная оговорка? Разве право всякой нации судить и осуждать своих правителей не есть необходимое условие общественного договора, возводящего их на трон? Разве это право не является вечным, неотъемлемым атрибутом национального суверенитета? Когда на берегах нижней Сены французский гражданин остановил гроб Вильгельма Завоевателя, обвиняя его в захвате участка земли, и не позволил унести тело этого государя в место погребения, прежде чем ему не вернули его собственность; когда дон Генрих, осужденный кастильскими штатами, понес сперва заочно, а потом и лично самое позорное наказание; когда Жанна Неаполитанская подверглась уголовному преследованию как убийца своего супруга; когда французские короли, привлеченные к ответственности собранием епископов и сеньоров, которые считали себя представителями нации, низвергались с престола и приговаривались к пострижению и пожизненному заключению в монастырь; когда дон Альфонс и один из сыновей Густава Вазы были низложены и навсегда лишены свободы, первый — португальскими штатами, второй — шведскими; когда Карл I сложил голову на плахе; когда все эти монархи и множество других искупали свои преступления позорным или трагическим концом, — тогда не существовало никаких специальных законов, которые определяли бы наказание для виновных королей. Но национальный суверенитет по самой природе своей решает, в случае надобности, там, где молчат писаные законы; он устанавливает род казни за нарушение общественного договора, он карает преступления королей точно так же, как и преступления других граждан. Европейским монархам удалось убедить простодушные нации в том, что их короны небесного происхождения. Они приучили нации видеть в них образ божества, господствующий над людьми, привили им веру в священность и неприкосновенность своей особы и в полную ее неуязвимость для законов.

Однако если бы, например, испанская нация, просвещенная французским гением, поднялась наконец и сказала своему королю: «Первоначально я избирала королей только для того, чтобы сделать из них исполнителей моей воли. Они злоупотребили вверенными им полномочиями и стали деспотами; но я сумею вырвать у них свою державную власть. Я ввела конституцию, которая должна была охранять мои права; ежегодно в собраниях представителей я высказывала свои намерения по поводу войны и мира, По поводу налогов, по поводу всех отраслей администрации; в промежутках между собраниями одно из должностных лиц от моего имени препятствовало расширению королевской власти. Тиран разрушил все мои предохранительные законы; я хотела их восстановить — но была раздавлена внешним могуществом Карла I. После прекращения его династии в Испании я могла бы вернуть свою свободу; но грозные силы двух соперничающих домов предоставили мне лишь выбор нового тирана. Теперь, наконец, я свободна. Предстань перед моим трибуналом и отдай мне отчет во всех королевских деяниях!..» — граждане, если б все это случилось, то неужели, по-вашему, безнаказанность, которой пользовался до сих пор Карл IV, дала бы ему право избежать суда нации?