Корона мира

Хорса действительно не знал толком, что с ним произошло. С тех пор как он ступил на причал Гленллана, время словно приостановило свой бег. Он гулял по холмам Зеленого острова, говорил с Песнопевцем, слушал голоса прошлого и запахи майских садов и леса, внимал дивному языку тех, кто населял этот маленький городок.

Все, что произошло в его жизни раньше, казалось далеким, неправильным, нереальным, подернутым пеленой, словно он видел старинное пыльное зеркало, отражающее не то, что вокруг, но какую-то покинутую комнату со старомодной обстановкой, куда время от времени являются силуэты и тени тех, кого он знал, и говорят о каких-то милых нелепицах.

Здесь же, на Зеленом острове, все было настоящим, неискаженным, таким, как тому и следовало быть. Истинным был свет солнца, правдиво зелены трава и деревья, а небо было таким свежим и голубым, что Хорса не раз вспоминал слова Бейдиганда о том, что самый прозрачный и невесомый день на лугах Темры не сравнился бы с самой мрачной здешней ночью. А Песнопевец говорил об иных, ушедших землях, о давних годах, о жестоких битвах и великих деяниях. И в этом закатном блеске уходящего времени Хорса вдруг обрел для себя новый огонь и свет, каких не знал даже в объятиях Этайн.

Этайн… Таинственным птичьим словом прозвучало это имя в белых яблоневых садах. Он пробовал представить ее здесь, рядом с собой, гуляющей с ним по холмам и лесам, в садах и на косе у древнего маяка, в светлом Каминном Чертоге деревянного дворца, у врат храма, построенного на склоне, откуда открывался весь Гленллан, бухта и простор лазурного моря. У него не получалось! Он с тревогой осознал, что пока любит ее, но не так, как прежде. Океан, время и тоска по минувшему вставали меж ними. Он помнил все, но память эта не воспламеняла, а только лишь согревала.

А пять… Да, кажется, пять дней назад. Утро началось с боли. Болело в груди, но не так, как болят раны. Все тело словно тянулось куда-то, тяготясь ожиданием и предчувствием. Воздух был необычайно ясен даже для Гленллана, а с океана летел сильный, прохладный и беспричинно радостный ветер, срывая с яблонь белые лепестки.

В этот день Хорса вместе с Песнопевцем и Тэн И направились к храму, куда собирались и многие другие жители городка. Предстояло какое-то маленькое торжество или просто встречали некую дату — Песнопевец и не пробовал объяснять; для понимания нужно было знать всю историю его народа.

Хорса посвящал свои дни — их и прошло-то здесь немного — прогулкам и разговорам с Бейдигандом и Песнопевцем и почти не знаком был с другими горожанами, посему с присущим ему вниманием рассматривал пришедших в этот час к храму. Здесь были люди разного возраста, старцы и дети, юноши и зрелые мужи, женщины и молодые девушки. Всех их отличало благородство лиц и ясность глаз, опрятность в одежде и спокойное достоинство, являющее себя даже в детских играх.

Торжество началось колокольным звоном. И в этот миг, взглянув на стоящих на противоположном конце небольшой площадки перед воротами храма, Хорса встретил тот единственный, незабываемый взгляд, который краток, как молния, жесток и сух, как щелчок тетивы арбалета, и синь, как небо. Взгляд голубых глаз из-под шапки светло-рыжих вьющихся волос, разом остановивший и заглушивший все вокруг, кроме одинокого стука сердца. Все пропало: краски, линии, люди, здание…

Не было ни оторопи, ни печали. И она исчезла, заслоненная другими, но стало ясно, что этот взгляд был из тех, не пойти за коим значило бы пропустить между пальцев целую жизнь. Пропустить такой взгляд значило отдать жизнь чему угодно: подвигам, скитаниям, книгам, песням, стихам и просто суете, но при этом закрыть, остановить сердце, потушить его навеки, притом собственной рукой, и вечно хранить потом боль от ожога.

Хорса снова чувствовал себя так, будто ему было шестнадцать или семнадцать. Как зачарованный бродил он весь день по яблоневым садам, росшим в теплой, со всех сторон закрытой от ветра ложбине позади Башенного холма — того, на склоне коего разместилась часовня. Бродил в надежде встретить ее. Откуда ему было знать, что мудрый Тэн И уже понял, что происходит, и там, у храма, заметил, куда смотрит Хорса, и успел поймать этот самый единственный взгляд. Кхитаец промолчал. Он знал, что случится следом, и знал, что этому не помешать.

Хорса же бродил садами в неизъяснимой надежде и пел о давних днях великого вождя Виттигиса. Черном Змее гандеров и прекрасной деве, жене вождя. И — о чудо! — он увидел ее шедшей вниз по склону, туда, где на дне лощины был тихий задумчивый пруд.

Она была облачена в нежно-зеленую с серебром мантию, и рыжие локоны ее едва трогал, играя, легкий ветер. Хорса молча смотрел на нее, но испугался, что она уйдет, и, не зная ее имени, позвал: «Видумави!» — что значило на языке гандеров «лесная дева».

Девушка заметила его и улыбнулась.

— Кто ты? И почему я не видела тебя раньше? — спросила она на языке атлантов, а Хорса выучил этот язык, будучи во Фрогхамоке, и смог ответить.