Корона, Огонь и Медные Крылья

— Хорошо же! — воскликнула она и коварно хихикнула. — Ты сам позволил. Значит, так, — потерла ладошки, старательно изображая злодейскую мину, и рассмеялась. — Ладно, царевич Ветер, я скажу. Я никогда не вернулась бы домой, даже если бы добралась до Трех Островов. Значит, так тому и быть. Но на Трех Островах я всегда была бы чужая, понимаешь? Чужая царевна. Можно приказать, чтобы я не была чужой в твоем доме? Никогда?

Я поклонился, стараясь не улыбаться:

— Слушаю и повинуюсь! Это все?

— Этого мало?! — Яблоня сделала удивленные глаза. — Тогда еще. Люби меня всегда. По-настоящему. Не забывай обо мне, царевич Дракон. Тогда я не буду бояться.

— Что такое "дракон"? — спросил я. Это было совсем не наше слово.

— Крылатый змей, — сказала Яблоня, вздыхая и ложась на мое плечо. От нее тянуло жаром и светом священного огня. — Он летает в небесах, на нем стальная броня, и он похищает девушек. Но ты не ответил, будешь ли любить всегда, хитрый аманейе?

— На обоих берегах, клянусь своей удачей, — сказал я, и эти слова закончили нашу беседу.

Яблоня раскрылась, как бутон раскрывается в цветок. Между нами еще был огонь, и в нас был огонь, и мы пили огонь и купались в нем — и в ту ночь мне впервые показалось, что ее кожа на вкус похожа на горячую медь аглийе…

* * *

Меня разбудили негромкие, но весьма выразительные голоса принца и Шуарле. Я удивилась раньше, чем проснулась, а открыв глаза, увидела довольно забавную картину.

Тхарайя лежал на ложе рядом со мной, на животе, нагишом, повиливая хвостом — он выглядел забавляющимся демоном. Шуарле стоял перед ним в боевой стойке аглийе, с вытянутой вперед и сжатой ладонью — "именно ты и не прав, принц". Свободной рукой мой друг держал мой плащ, платок и, кажется, рубаху.

— Господину давно пора покинуть покои! — продолжал Шуарле разговор, явно начатый раньше. — Ему надлежало бы позаботиться о нуждах женщины, а не о собственных прихотях. Существует древний кодекс ночных утех, господину не годится сходу его нарушать.

Тхарайя, посмеиваясь, спросил:

— Как это, любопытно, ты смеешь гнать меня из собственной спальни?

— А если моей госпоже необходимо совершить омовение и вознести молитву? — ответил вопросом же Шуарле очень тихо, но возмущенно. — А если мою госпожу смутит или огорчит созерцание господином ее лица во время сна? Отчего это господин ведет себя так, будто никогда не видел женщин?

— И из-за этих пустяков ты будишь особу королевской крови? — спросил принц, заметно стараясь не расхохотаться.

— Что пустяки для барса — то серьезно для розы, — возразил Шуарле.

Я совершенно не могла больше делать вид, что сплю. Хотелось потянуться; мне слегка нездоровилось, но было ужасно весело. Бесстыдство Тхарайя не то рассмешило, не то слегка разозлило меня; я тихонько дотянулась до его хвоста, которым он крутил в воздухе, и дернула — не сильно, но он тут же подпрыгнул и развернулся:

— Ты не спишь, Лиалешь?!

Я подавила смешок: его растерянное лицо было необыкновенно мило мне, но именно из-за этой растерянности страшно захотелось его поддразнить.

— Мне необходимы омовение и молитва, — объявила я как можно серьезнее, кутаясь в шелковое покрывало.

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — огорченно спросил Тхарайя.

Шуарле улыбнулся так победно, что впору было прыснуть, подобно крестьянской девчонке.

— Я хочу, чтобы вы оба ушли, — сказала я с ядовитой ласковостью. — Только пусть мой камергер оставит мне одежду, а ваше высочество наденет штаны. И я буду умываться, а потом молиться и рыдать в полном одиночестве. До вечерней зари.

— А почему — рыдать? — спросил Шуарле, бросив на принца быстрый подозрительный взгляд.

— Оплакивать свои тяжкие грехи, — пояснила я, делая еще более суровое лицо. — Потому что этот брак не благословил мой отец. И потому что я, кажется, нечестиво себя вела.

— Почему — нечестиво?! — поразился принц, садясь. — Ты же совершенно добродетельная женщина!

— Пусть господин оденется, — напомнил Шуарле. — А то он смущает добродетель госпожи.

Тхарайя подобрал рубаху с ковра, просунул голову в ворот и посмотрел на меня выжидательно. Мне было все труднее не хохотать, но я сдерживалась.

— Знаешь, — сказала я, — добродетельные женщины не слушают ночью советов драконов-язычников, понятия не имеющих, что такое стыд, а тем более — не пытаются следовать этим советам. И еще: насколько мне известно, добродетельные женщины не кусаются.

— Ты кусаешься?! — воскликнул Шуарле.

— Я не заметил, — сказал принц, найдя, наконец, штаны.

— А я заметила, — сказала я. — Это получилось случайно, но кто мне теперь поверит!

— Мне надо уходить? — спросил Тхарайя, садясь рядом со мной, чтобы одеться совсем. Он выглядел по-настоящему грустным — и я не выдержала. Я обняла его сзади, сцепив руки на его груди, прижалась щекой к его спине и сказала:

— Я не хочу, чтобы ты уходил. Просто — вправду надо выкупаться, иначе мне неловко.

— Вот как! — отозвался он повеселевшим голосом. — Лиалешь, если это так, то все в порядке. Видишь ли, мне впервые захотелось остаться и не отсылать женщину, а теперь я чувствую себя глупо.