Корона, Огонь и Медные Крылья

Бенедикт, чья пропитая физиономия вся обвисла и посерела, выскочил мне навстречу со словами "Во имя Господа!", будто хотел показать, что считает меня братом-таки, хоть и другого круга.

— Под Взором Господним, — отвечал я, скорее, машинально, нежели благочестиво, удивленный без меры. С чего бы ему приветствовать названного отступника? Не он ли первый кричал еще на корабле, что я забыл смирение и стыд, погрязнув в отвратительных и неназываемых грехах?

— Войди сюда, — сказал Бенедикт. Я вдруг заметил, что он чувствует сильный страх, и удивился еще больше, но вошел в покои принца.

Моим глазам предстало дикое зрелище.

Антоний сидел на сундуке, поджав ноги, с выражением раздражения и злобы — но детского раздражения и детской злобы, я бы сказал. К ним примешивалась беспомощность — что вовсе не было похоже на обыденное выражение принца. Свита Антония жалась к стенам; солдаты остановились на пороге.

Напротив принца, вперяясь в него глазами, стоял труп. Мертвый раздулся и почернел, но я узнал по слишком коротким русым волосам и по камзолу континентального покроя, испачканным землею и пеплом, барона Жерара, который иногда казался мне меньшим мерзавцем, чем прочие приближенные Антония. Воздаяние — не от мира сего, вдруг вспомнил я, и стыд окатил меня жаром с ног до головы.

Стыд — и жалость. Воздаяние показалось мне настолько чудовищным, что я тут же простил Жерара в душе своей. Лишение могильного покоя жесточе, чем адские муки, подумал я. Ему?! Почему же — именно ему? Есть ужасные злодеяния, о которых я не знаю?

— Монах! — окрикнул Антоний. — Хватит глазеть! Убери его отсюда!

Надо признать, он хорошо держал себя в руках. Я услыхал в голосе его и в словах обычную безаппеляционную уверенность, что все исполнится по его желанию сим же мигом — но глаза выдали спрятанный в душу ужас.

— Ты не командуешь над выходцами с того света, — отвечал я резко. Мы как-то сравнялись; мне стал безразличен его мирской титул — а Антоний, похоже, даже не заметил этого.

— Ты-то что можешь?! — сказал он насмешливо.

— Замолчи и не мешай, — сказал я.

Впервые он, кажется, услышал мои слова, уставился на меня потрясенно, но замолчал. Бенедикт ткнул меня в спину, что я понял, как предостережение — надлежит, мол, разговаривать с принцем более почтительно — но мне уже не стало дела до мирских приличий.

Я подошел к мертвому ближе, молясь про себя о его бедной душе. Он стоял ко мне боком; я окликнул его:

— Жерар, бедный мертвец, скажи, что лишило тебя благородного покоя могилы?

Кто-то из солдат хмыкнул и пробормотал:

— Как это он скажет тебе, мертвый? — но труп очень медленно повернулся ко мне и принялся вдыхать. Это вовсе не напоминало легкий вздох живого существа — бедный Жерар весь напрягся, выпучил глаза, разинул черный рот и начал мучительно заглатывать Божий воздух с хрюканьем и всхлипами, подобно старым мехам. Втянувши довольно, Жерар начал медленно выпускать его из омертвелой гортани — в бульканьи и шипении послышались невнятные слова:

— Ва… высо…ество… гыоб Муаниила-а… в ыуках грязных я…ычников…ва-айна за веыу… обессмеытит ваше имя-а…

Я содрогнулся. Бенедикт за моей спиною бормотал "В очах Твоих, в деснице Твоей" — и я слышал, как дрожит его голос. Антоний откашлялся и спросил ледяным тоном:

— Какого демона это значит?

— И я бы хотел знать, что это значит, — сказал я. — Может, ты обсуждал с Жераром войну за веру?

Кажется, он чуть растерялся, но тут же сказал с пренебрежительной миною:

— Да, я выслушал его. И что?

Мертвый вперил в его лицо невидящие глаза, безмолвно открывая и закрывая рот, словно бы в отчаянной мольбе. Кровь бросилась мне в голову.

— Что? — переспросил я, еле сдерживаясь, чтобы не отхлестать принца по лицу. — Жерар предложил тебе повоевать здесь, а ты счел это занятной идеей?!

— Допустим! — рявкнул Антоний, по виду, тоже обуреваемый желанием ударить меня. — Так что из того?!

— Он толкнул тебя на грабеж и убийство, прикрытые благочестивой целью, — сказал я, сжимая в кулаке Всезрящее Око, так что острые уголки его впились в мою ладонь. Боль эта отчасти уняла мой гнев, и я смог говорить спокойнее. — Земля, которую ты залил кровью с его подсказки, его не принимает, видишь ты? Он пришел молить тебя о помощи — ты же его сюзерен!

Антоний, как видно, тоже едва держа себя в руках, и обдирая, дабы успокоиться, узкую полоску кружева на манжете, процедил сквозь зубы:

— Чем я помогу ему? Это дело таких, как ты — заботиться о душах, телах и прочей требухе!

— Ты еще можешь все исправить, — сказал я столь проникновенно, сколь достало сил. — Прости его, дай ему простить тебя, покайся — и уводи отсюда людей. Мертвых не воскресишь, но мы можем, по крайней мере, не множить зла…

Небольшое время Антоний слушал молча, и я наблюдал, как лицо его багровеет. Потом, не выдержав, вскочил, чуть не сбив мертвеца с ног, и, сжимая кулаки, изрыгнул отвратительное ругательство: