Корона скифа (сборник)

Да… и вот этот Рак проехал мимо меня в шикарном экипаже, пара каурых жеребцов такая, что и графу какому было бы не стыдно. Разве полиция не знает о его делах? Да его личность такая приметная, что ни с кем не спутаешь. Но бандиты всегда откупятся, и церберы эти ловят людей, жаждущих свободы, и мучают их.

Адам Флориан нажал пальцем на сучок в стене, она раздвинулась. Обнажился тайник.

– Смотрите! – сказал Флориан, – вот это портрет графа Августа-Мориса-Беневского!

Все посмотрели на двухметровый потрет красавца в польской военной форме. Он был в рыцарских доспехах и с большим бантом на груди.

Граф Беневский поднял восстание в ссылке на Камчатке, увел корабль со ссыльными на Мадагаскар. После он был в Париже любимцем французского короля. Свободолюбивый граф был одарен чинами и орденами.

Затем Адам-Флориан вынул из тайника саблю с серебряной рукоятью, и поляки стали по очереди благоговейно целовать лезвие. Это была сабля самого Тадеуша Костюшко [5]  бережно здесь сохраняемая. А может, кому-то хотелось верить, что это сабля самого Костюшко. Вера ведь всегда помогает.

Одна из стен тайника была украшена резьбой по дереву. Барельеф изображал кандальника за решеткой. На столе – одинокое распятие, а под столом – крупные тюремные мыши.

– Кто это изваял? – спросил Ядринцев.

– Это работа моего недавно умершего в Иркутске друга, гениального скульптора Игнатия Цезиха. В Вильно по просьбе патриотов он сделал формы для печатания денег. И попал в каторгу. Многие замечательные надгробия над умершими в чужбине поляками соорудил он. Только ему самому памятник изваять было некому.

И звучали песни и стихи, и русские, и польские. Была и сатира. Ядринцев прочел памфлет, в котором узнавался красавчик-губернатор, гоняющийся за каждой юбкой.

– Нам надо всегда быть вместе! – сказал Адам Флориан.

– Вы совершенно правы, дорогой друг! – воскликнул Потанин, – на Земле есть всего две национальности: честные люди и негодяи. Вот и все. И две эти национальности всегда будут враждовать. И победят честные, я в этом уверен, рано или поздно, но победят!

Когда гости собрались расходиться, Адам Флориан предложил Потанину:

– У нас в теплице есть славные тайники, ни одна собака не разнюхает.

– Спасибо! – рассмеялся тот, – мы воспользуемся вашим приглашением, если наши собственные тайники будут раскрыты. А пока что у нас есть укромное местечко. Так что спасибо, и до свидания! Будем вместе приближать победу разума! Главное – просвещение нужно народу! Тогда и революционеров будет больше. Безграмотного проще опутать, обмануть.

Покинув теплицу, единомышленники дружно направилась к большому ключу. В воздухе пахло весной, хотя еще и лежал снег. От воды поднимался пар и клочьями проплывал в свете луны. Матово серебрились березы. Ядринцев достал из внутреннего кармана пальто флейту, протер платком ее мундштук и заиграл чарующую мелодию.

– Что это? – спросил Потанин.

– Немецкая народная песенка, когда был в Германии, услышал и записал. В песенке говорится, что жизнь и со всеми лишениями все равно прекрасна. И мелодия вроде простая, но сколько в ней милого очарования.

– Отчего же в теплице не сыграл?

– Это может привлечь филеров. А так я играю возле ключа, если кто и услышит, кому какое дело? Захотелось человеку поиграть возле ключа, и все тут. У флейты высокий звук и она слышна далеко.

– Дай бог, чтобы нас было слышно всегда далеко! – сказал чувствительный и импульсивный Григорий Николаевич Потанин.

Старинный дом

Томск предстал перед пассажирами парохода ранним солнечным утром во всей своей красе. «Каролина» медленно шла по широкой Томи. С реки очень хорошо были видны купола церквей на холмах, шпили кирхи и костела. Купы деревьев спускались по холмам, солнечное марево дрожало над водой, пахло прибрежными тальниками, водорослями, тиной.

Причал был выстроен в виде старинного терема, неподалеку от пристани были видны ряды сложенных штабелями огромных бочек.

На шпиле причального домика трепыхался трехцветный российский флаг: верхняя полоса – белая, средняя – желтая, а нижняя – черная.

На причале сидел оркестр пожарной команды. Сияли начищенные до ослепления медные трубы и медные каски пожарников. И как только были кинуты чалки и пароход отрывисто загудел, приветствуя население Томска, то сразу же грянул и оркестр. Музыканты изо всех сил раздували щеки, и гудок был заглушен маршем, чего, собственно, пожарники и добивались.

Прибытие парохода было великим событием, на пристани столпилось с полгорода, здесь были мужчины и женщины разного звания, кто с букетами цветов, кто с лорнетом или биноклем, сновали в толпе продавцы пирожков, копченой рыбы и мороженого.

Извозчики выстроились в ряд, в строгой последовательности, которую установил их староста, и ждали пассажиров, предвкушая хорошие чаевые, у каждого извозчика на груди сияла начищенная толченым кирпичом медная бляха с номером. Шикарные экипажи ожидали важных господ, толклись в толпе переодетые шпики и прохаживались по дебаркадеру полицейские.