Корона скифа (сборник)

Теперь им предстояло опросить местных жителей, не помнит ли кто-нибудь, где тут в прежние времена жили или собирались пленные шведы? Живых свидетелей, понятно, не осталось, но, может, кто-то помнит рассказы об этом своего деда или прадеда?

Но никто не спешил ответить на их вопросы. В одном дворе угрюмый мужик спустил на них громадных лохматых собак. В другом не пожелали отпереть калитку. Третий дом был пуст и заколочен, мрачно смотрел запертыми ставнями.

В одном из домов им все же отперли. На старинном парадном крыльце появился тощий еврей в длинном лапсердаке, с великолепными, свисающими ниже плеч пейсами.

– Моя фамилия Кац, – изволите видеть, очень короткая фамилия, хотя уже прожита не очень короткая жизнь, – отвечал на их расспросы еврей. – Вы спрашиваете о шведах, но откуда же Кац может знать про шведов, если он живет на этой старой горе совсем-таки недавно? Вы говорите, пустить молодого господина на квартиру? Но как же Кац сделает это, если он сам живет тут, что говорится, на птичьих правах?..

Я вам скажу, молодому человеку еще и не очень-то и понравится в этом доме! Это, может быть, и очень-таки возможно, самый старый дом в Томске. Здесь сгнили балки, здесь зимой холодно, а летом сыро.

Бедный Кац живет тут, потому что когда он был маленький, его папа умер, а мама Рива не имела денег, чтобы учить Самуила Каца в хедере. Самуил стал стекольщиком, очень хорошим стекольщиком, но это же не купеческая судьба! На хлеб еще, так и быть, заработаешь, а чтобы – на хлеб с маслом, так и нет!

– Ну, тогда тебе не помешают те деньги, которые господин Улаф Страленберг будет тебе платить за квартиру, – сказал Философ Александрович. – Кстати, у тебя совершенно-великолепные пейсы! А я знаю, что был в России закон, запрещающий евреям, живущим в городах, носить пейсы.

– Что до пейсов, то закон о них так и остался, но не действует в Сибири, оттого так много евреев в Томске, что они тут имеют многие послабления. Сперва-таки ссылали евреев исключительно в городок Каинск, и это был такой, знаете, сибирский Иерусалим! Но теперь многие евреи из Каинска перебрались в Томск, да еще больше прибыло их из России, где их угнетали.

А что до платы за квартиру, то она мне таки не помешает. Я пущу молодого господина, если он будет жить-таки тихо. Этот дом не принадлежит Кацу, этот дом купили Каминэры, чтобы потом сломать его, когда будут у них лишние деньги, и построить на этом месте новый хороший дом. Может, это будет магазин или аптека, кто знает… Пока я у них тут живу за сторожа, живем вдвоем с женой, дочери повыходили замуж. Молодому человеку я выделю большую хорошую комнату. Мне кажется, он приличный молодой человек.

– Еще бы не приличный! Горохов плохого человека не приведет. Господин Страленберг – известный шведский ученый, он все дни проводит в ученых занятиях, ты ему помогай!

– Кац человек маленький. Это не его дом, а Каминэров. Не дай бог не угодить богачам. У богатых портится характер. Нам, евреям, положено, ходить в синагогу пешком, так что делают эти Каминэры, Зумер-Финкели и Фуксманы? Они едут в синагогу в каретах! Не доезжают до синагоги квартал, тогда выходят и идут пешком. Кого же они обманывают? Разве Бог это все не видит? Как вы думаете?

– Ты, я вижу, любишь поболтать, но ты не докучай этим господину ученому! – сердито сказал Горохов. – Ученый проводит дни в раздумьях, напрягает свой мозг. Понимай это!..

Так поселился Улаф Страленберг на Воскресенской горе. Когда его в очередной раз навестил Горохов, Улаф сообщил ему важную новость. Постепенно ознакомившись с домом, Улаф узнал, что здесь есть очень глубокий подвал. Самуил Кац держал в этом подвале стекло и запирал дверь на замок. Улаф Страленберг не раз просил еврея показать ему подвал, но тот говорил, что там пыльно и грязно.

– А ну, веди нас в свой подвал, мы хотим посмотреть, возможно, что его строили предки господина Страленберга. – строго приказал Философ Александрович.

Кац повел их в подвал с неохотой, он держал в руке огарок свечи:

– Сейчас и ставни не отпереть, они засыпаны снегом. Темно в подвале. Что там? Только мои ящики со стеклом. Сейчас я его режу в своей комнате, да сейчас и заказов таки не густо. Заказы все бывают летом. Тогда я открываю нижние ставни, солнце заглядывает в подвал, и я режу там, на столе, стекло. Я режу его на такие куски, какие годятся для томских окон. Я знаю размер всех видов томских окон наизусть. Рамы ведь делают одинаковые.

– Ты режешь на столе? – спросил Горохов, – а стол большой, прочный?

– Очень большой и очень прочный, – ответил Кац, – как же столу не быть прочным, если он сделан-таки из камня?

– Из камня! – разом вскричали Улаф Страленберг и Философ Александрович.

– Из камня, – не понимая, почему это их взволновало, – ответил Самуил Кац. – Да столешница была испорчена, кто-то вырубил на ней зубилом желобки да канавки. Кацу пришлось-таки попотеть, чтобы сделать этот стол ровным и гладким, полмесяца скоблил я эту столешницу скребками и добился-таки своего…

При этих словах Философ Александрович ухватил его за один из пейсов и пребольно дернул: