Корона Тафелона (СИ)

На этот раз старик лечил его долго. Что-то шептал над ухом, колол спину иголками, потом зачем-то колол ладони и ступни, больно тыкал в позвоночник и втирал какие-то отвратительно пахнущие мази, от которых щипало кожу. Уходил, возвращался, продолжал снова и всё твердил, здоровье, мол, хорошо. Кобо умер и Юлди не позволили его исповедовать перед смертью и отпеть после. Монах был готов пожертвовать жизнью ради спасения души товарища, но Фатей уклончиво объяснил, что, выдав себя, Юлди погубит и весь отряд. Остальных раненных Юй Гэ вылечил.

Когда Юлди оправился и снова смог стоять без поддержки, ему дали мирскую одежду и велели отзываться на имя Ретто. Юлди было всё равно. Если он не монах, если он не служит Заступнику, если не помогает людям — зачем ему жизнь? Но умирать нельзя, это решать не ему, а рисковать товарищами и вовсе немыслимо.

Дака рассказала ему о смерти Врени — что знала, а знала она только то, что ей сказали сторожа.

— Зачем? — горько спросила женщина, враз постаревшая после гибели приёмной дочери. — Она любила Ольви. Зачем убивать? Зачем?

Монах вздохнул. Врени была надёжным и верным товарищем, а малютка Ольви…

— Она была проклятая, — сказал он неловко.

— Кем проклятая?! Кем?! Если проклятая — зачем убивать мою дочь?!

— Заступником, — припомнил Юлди то, что знал об этой странной ереси. — Они зовут себя прозревшими. Они верят — если умереть, потом родишься снова. Они не хотят рождаться. Считают, что жить плохо.

— Умерла бы сама! Зачем убивать Ольви?!

— Я не боюсь смерти, — сказала когда-то цирюльница на привале. — Я свободна. Когда я умру — я покину этот мир. Ваши дрязги меня не касаются. Но я могу сделать подарок. Любому из вас. Каждый, кого я убью, освободится вместе со мной. Не веришь, монах? Одно движение — и ты узнаешь, что я права, а ваш Заступник врал вам.

— Она хотела избавить Ольви от страданий, — сказал Юлди.

Дака неожиданно закивала.

— Да, — сказала она. — Иргай говорил мне. Фатей говорил. Они тут бешеные. Наш народ мохнатых не любит, а эти вовсе как собаки кидаются. Ольви замучили бы. да. Врени спасла её. А они её убили. Если бы не Врени — ой-ой-ой, бедная моя доченька.

Она рванула с головы платок и разрыдалась. Юлди почувствовал себя совсем глупо. Утешать было нельзя, не тот они народ, чтобы их можно было утешать. Врени говорила когда-то, что незамужние девушки из этого племени с горя вовсе по земле катаются. Хорошо, что он этого не видел.

Знала ли Врени, что её убьют? Боялась ли она смерти в последний миг? Почему она, сделавшая столько добра, мертва, а он, грешный гордыней и самонадеянностью, жив?

Неловко постояв возле рыдающей женщины, Юлди пошёл по лагерю. Боль отступила и откуда-то монах знал, что она больше не вернётся. Не надо было больше прятаться в тесном вонючем шатре, справляя нужду только по ночам и с завязанными глазами. Ничего было не надо делать, всё делалось без него. Воля Заступника? Или других, неведомых ему богов?

Не потому ли, что он виноват перед Заступником, его совратила мёртвая ведьма из далёкой шёлковой страны? Ведь не его заслуга, что она отступила. Многие товарищи Юлди, бывало, выходя из стен монастыря в мир, уступали вожделению и похоти. Потом они возвращались, каялись, принимали епитимью и смывали свой грех трудами во имя Заступника. Не сам грех тревожил Юлди. Тревожила навязанность греха. Цивей ему не нравилась ни голая, ни одетая. Слишком хрупкая, слишком жеманная, слишком узкие у неё были глаза, слишком круглое лицо, слишком вкрадчивая улыбка. Чужая, чуждая, фальшивая. Мёртвая. Отвратительно было чувствовать свою беспомощность перед наведённым вожделением.

И это тоже его вина. Истинный воин Заступника был бы неподвластен ведьминым чарам. Он, Юлди, слаб, слаб душой, переполнен гордыней и суетностью. Что толку в телесной силе? Если бы она служила вере, но ведь она послужила одному только неверию…

— Хей! — налетел на него Фатей. — Зачем грустишь? Орлэ-хатун на пир зовёт! Пойдём, пировать будем. Про Клосэ-хакана рассказывать будем! Хвастаться будем! Хочешь — после пира драться будем! Ты оборотней поборол, здешних беков поборешь! Нас уважать будут! В дорогу подарки дадут!

— Я не хочу пировать, — отозвался Юлди.

— Нельзя, — твёрдо ответил Фатей, обнимая монаха за плечи. — Отказываться нельзя. Большая обида будет. Большой пир. Все мужчины будут на пиру. Не торопились, ждали, когда Ишэн всех вылечит. Все пойдут. И ты пойдёшь.