Коронатор

На маленьком столике возле кровати лежали ее кольца и ладанка, когда-то подаренная Филипом. С ее помощью она вызвала Филипа в гостиницу «Леопард». Слезы медленно текли из глаз Анны. Она вспомнила, какой счастливой была тогда, как упивалась его нежностью и лаской… Лучше бы он вовсе не приходил, исчез из ее жизни навсегда!

Она почувствовала злость. Ведь он знал ее, знал, насколько она безрассудна и безоглядна. Он мог бы поберечь ее… Но было и другое. Сколько раз даже в Кентербери, неся груз покаяния, она предавалась мечтам о той роковой и полной блаженства ночи! Словно впав в безумие, она никак не могла насытиться его ласками. Фил, Фил… Что за греховный сосуд человеческое тело, если даже на пороге гибели оно не может забыть тех утех, которые были ему дарованы?

Принцесса взяла ладанку со святой реликвией и осторожно поднесла к губам. Когда в Париже Филип Майсгрейв подарил ее Анне, у него были нестерпимо печальные глаза, а ее сердце разрывалось от боли. Тогда ей казалось, что большего страдания не бывает. Сколько же раз после этого она приникала к этой ладанке, моля лишь об одном – о новой встрече с Филипом. И святыня откликнулась, соединив их, но эта встреча оказалась гибельной для Анны.

Принцесса вскинула голову.

– Нет, я слишком жадно желала этого, чтобы смириться.

Внезапно ей пришла в голову отчаянная мысль. Она родит этого ребенка. Он будет Ланкастером! Ей придется нести крест своей лжи всю жизнь, ежечасно сжигать себя на костре раскаяния, дав престолу бастарда, но ребенок Филипа Майсгрейва – это лучшее, что могла преподнести ей судьба!

Она осторожно провела рукой по животу и улыбнулась. «Об этом никто не узнает. Я сделаю так, что ни супруг мой, ни королева Маргарита ни о чем не догадаются. Если понадобится, я поеду во Францию и брошусь в объятия Эдуарда. Да, завтра же вечером я отправлюсь в Дувр и зафрахтую судно, чтобы переправиться через Английский Канал!»

За окном уже брезжил рассвет, когда Анна забылась тяжелым сном. Утром ее не будили, когда же она проснулась, солнце уже заливало светом опочивальню. За дверью Анна различила сердитый голос Сьюзен Баттерфилд, распекавшей новых фрейлин, которых подобрали для Анны из местного дворянства.

– Неужели нельзя усвоить, что когда вы укладываете одежду ее высочества в сундук, необходимо прокладывать каждую вещь душистой травой! И потом – почему никто не следит за тем, чтобы после прогулки шпицу мыли лапы? Вы только взгляните, какие следы оставил этот паршивец на коврах!

Леди Сьюзен уже возвратилась из монастыря. Наверное, вечером появится и Бланш. Какое счастье, что она отослала обеих! Ибо эти двое, будь они при ней, наверняка заметили бы отсутствие у нее в положенный срок месячных и обо всем догадались бы.

Поднявшись, Анна кликнула фрейлин и велела одеть ее. Есть ей не хотелось, и теперь она решила сразу же отправиться к мессе.

На обширной площади перед собором толпилось множество паломников. Были здесь и вельможи, и нищие, и пилигримы, явившиеся из других стран с посохами в руках. Мужчины, женщины, старики, дети, – все они длинной вереницей двигались к собору, и их пение сливалось с перестуком молотков, скрежетом пил и криками каменщиков, трудившихся на лесах вокруг еще не завершенной центральной башни собора.

Анна надвинула глубже капюшон – ей не хотелось быть узнанной, и смешалась с толпой, оставив сопровождающих. Она решила как бы заново совершить паломничество, но не исповедоваться, а просить у святого защиты, прощения, ибо то, на что она решилась, было величайшим грехом.

Впереди шествия двигался монах с хоругвью. Он громко распевал, и паломники повторяли за ним слова из литании:

– Vinite: revertamus ad Dominum, qui ipse cepit et sanabit nos, percutiet et curalit nos est vivemus in conspectu ejus. Alleluiа![58]

Анна прошла к алтарю и пала на колени перед распятием. Вновь и вновь повторяла она издавна знакомое: «Непорочная Дева… Иисусе, Сын Милосердной Девы… Ты читаешь в душе моей…»

– Ваше высочество. – К ней, осторожно ступая, подошел брат-ризничий. – Ваше высочество, отчего вы здесь, среди толпы?

Анна попросила, чтобы монах проводил ее к находящейся здесь же гробнице Генриха IV Ланкастера, деда нынешнего несчастного короля.

Изваяние первого короля из рода Ланкастеров покоилось на черной гранитной плите и было сплошь вызолочено. Руки Генриха IV были молитвенно сложены, глаза закрыты. В мерцании свечей и драгоценных украшений лицо короля казалось суровым, исполненным величественного достоинства и силы. Анна долго вглядывалась в него. Ни одна его черта не напоминала нынешних Ланкастеров.

Анна опустилась перед гробницей на холодные плиты.