Коронация 1930 года

Церемония предполагалась невероятно долгой, даже если судить по изначальному плану-распорядку, но святые отцы с успехом растянули ее еще на полтора часа. Следующие шесть праздничных дней были в основном отданы на откуп военным, но день коронации всецело принадлежал Церкви, и священники старались вовсю. Псалмы, распевы и молитвы следовали бесконечной чередой, зачитывались длинные отрывки из Писания, и все это на древнем священном языке, на гиз. По порядку, одна задругой, зажигались свечи; произносились и принимались престольные клятвы; дипломаты ерзали на своих позолоченных креслах, а у входа в шатер то и дело разгорались шумные ссоры между императорской гвардией и свитами местных вождей. Профессор Y., известный по обе стороны Атлантики специалист по коптскому обряду, время от времени комментировал происходящее: "Вот, начали литургию", "Это была проскомидия", "Нет, кажется, я ошибся, это было освящение даров", "Нет, я ошибся, это, наверное, была тайная заповедь", "Нет, должно быть, это было из Посланий", "Н-да, как странно, а это, кажется, и вовсе была не литургия", "А теперь они начинают литургию..." и далее в том же духе. Но вот священики засуетились у шляпных коробок - инвеститура началась. Императору вручили мантию, потом, выдерживая всякий раз долгую паузу, - державу, шпоры, копье и, наконец, корону. Громыхнул артиллерийский салют, снаружи заполонившие все возможное пространство людские толпы разразились приветственными криками; императорская упряжка взбрыкнула, лошади зашлись курбетами, сшибли позолоту с передка кареты и оборвали постромки. Кучер соскочил с облучка и принялся с безопасного расстояния охаживать лошадей кнутом. В шатре также царили радость и облегчение; все удалось на славу, оч-чень впечатляет, а теперь бы выкурить по сигарете, и чего-нибудь выпить, и снять с себя эту сбрую. Но не тут-то было. На очереди значились коронация императрицы и наследника престола; еще один салют, и грума-абиссинца, пытавшегося распрячь императорских лошадей, унесли с переломом двух ребер. Мы снова нашарили было перчатки и шляпы. Но коптский хор пел не переставая; епископы с подобающими молитвами, речитативами и распевами принялись возвращать регалии на место.

"Я обратил внимание на ряд весьма любопытных отклонений от канона литургии, - заметил профессор, - в особенности в том, что касается поцелуя".

И тут началась литургия.

В первый раз за все утро император и императрица оставили свои троны; они исчезли за шелковым занавесом, в святилище; большая часть священников также нас покинула. На сцене остались сидеть одни дипломаты - с застывшими, отупелыми лицами и в позах, лишенных всякой элегантности. Подобное выражение я видел на лицах пассажиров переполненных железнодорожных вагонов, под утро, между Авиньоном и Марселем. Только костюмы в данном случае были куда забавней. Единственный, кто держался молодцом, был маршал д'Эспрэ - грудь колесом, жезл от колена торчком, сам бравый, точно памятник защитникам отечества и, судя по всему, сна ни в одном глазу.

Время шло к одиннадцати - согласно протоколу, император должен был как раз выйти из шатра. В полном соответствии с планом три аэроплана абиссинских ВВС встали на крыло, чтобы приветствовать Его Величество. Они давали над шатром круг за кругом, они демонстрировали свежеобретенное искусство высшего пилотажа, пикируя на шатер и выходя из пике в нескольких футах от его полотняного верха. Грохот стоял ужасающий; местные вожди, как по команде, дернулись во сне и перевернулись на живот; о том, что священники все еще поют, можно было судить исключительно по губам и периодическому переворачиваню страниц.

"Как это все не вовремя, - сказал профессор. - Я пропустил огромное количество стихов".

Литургия закончилась где-то к половине двенадцатого; император и императрица, при коронах, проплыли под красно-золотым балдахином, более всего похожие, по меткому замечанию Айрин, на золоченые статуи во время крестного хода в Севилье, к пышной трибуне, откуда император и прочел тронную речь; она же, растиражированная, была сброшена с аэроплана, и герольды еще раз прочли ее народу через громкоговорители. {...}

Святые отцы снова ударились в танцы, и кто знает, сколько бы еще это могло продолжаться, если бы фотографы не затолкали танцующих, не засмущали и не оскорбили их религиозное чувство до такой степени, что они предпочли закончить священнодействие подальше от профанов, в стенах храма.

Затем наконец императора с императрицей проводили к экипажу, и измученная, но все еще взбрыкивающая время от времени упряжка увезла их на торжественный обед. {...}