Коронация, или Последний из романов

– Но зачем нам расставаться?

– Затем, что если Сомов – человек Линда, то весьма вероятно, что в эту самую минуту он телефонирует своему шефу, и меня ждёт на кладбище более г-горячая встреча, чем я рассчитываю. Правда, у них совсем нет времени на п-подготовку. Но место там удобное, уединённое.

– Тем более я должен идти с вами!

– Нет, Зюкин. Вы должны оставаться здесь и стеречь вот это.

Эраст Петрович сунул руку в карман и вынул обёрнутый платком бриллиант. Я благоговейно подставил ладонь и ощутил странное тепло, исходившее от священного камня.

Развернувшись на каблуках, Фандорин вышел в коридор. Я не отставал от него ни на шаг. У порога кухни Эраст Петрович присел на корточки, подцепил одну из досок пола, приподнял её, и в следующее мгновение в руках у него оказалась знакомая шкатулка.

– Ну вот, Зюкин, теперь я дому Романовых ничего не д-должен. Вы ведь можете считаться полномочным представителем августейшей фамилии? – Он коротко улыбнулся. – Главное – никуда не отлучайтесь от аппарата. Я непременно вам протелефонирую.

– Откуда?

– Пока не знаю. Из какой-нибудь г-гостиницы, ресторана, почтового участка.

У самых дверей он обернулся и посмотрел на меня.

Взгляд был непонятный – будто Фандорин не решается мне что-то сказать или же колеблется, как поступить. Мне это очень не понравилось – по правде сказать, я испугался, что он передумал и намерен забрать драгоценности с собой.

Отступив назад и покрепче сжав шкатулку, я сказал:

– Вы не успеете. Путь ведь не близкий. Вдруг Сомов вас не дождётся?

– Дождётся, – рассеянно ответил Фандорин, явно думая о другом.

Уж не жалость ли была в его глазах?

– Послушайте, Афанасий Степанович…

– Что? – насторожился я, почувствовав, что сейчас он сообщит мне нечто очень важное.

– Нет… Ничего. Ждите звонка. Повернулся и вышел. Что за гнусная манера!

* * *

Я расположился у аппарата самым обстоятельным образом.

Рассудив, что в ближайший час Фандорин мне уж во всяком случае телефонировать не сможет, я взял денег (Эраст Петрович оставил на столе целый пук кредиток), сходил на Мясницкую и купил свежих саек, замечательной московской ветчины и газет. Шкатулку взял с собой. Крепко прижимал локтем и зорко поглядывал по сторонам – не вертится ли поблизости какое-нибудь ворьё. «Орлов» висел у меня на шее, в специально сооружённой ладанке из суконного носка.

Моя уставшая от потрясений душа закалилась и подчерствела. Ещё несколько дней назад я вряд ли смог бы в такой день преспокойно сидеть, попивать чай, закусывать и листать газеты. Как говорится в народе, обкатали Савраску крутые горки.

Про Ходынскую беду городские газеты не то чтобы умалчивали – поди-ка умолчи, когда по всей Москве вой и плач, но писали уклончиво, больше налегая на благотворительные и милосердные поступки высочайших особ. В этом ощущалась уместная деликатность и забота об авторитете августейшего дома.

К примеру, «Московские ведомости» подробнейшим образом описывали посещение вдовствующей императрицей Старо-Екатерининской больницы, где её величество подарила каждому из пострадавших по бутылке мадеры.

Государь и государыня распорядились произвести похороны за казённый счёт, а семьям, потерявшим кормильца, назначили воспомоществование. Поступок в высшей степени благородный, однако мне показалось, что газета чересчур уж восторгается щедростью их величеств, оставляя в умолчании причину высочайшей милости. Вряд ли москвичам тон статьи придётся по вкусу.

И уж совсем меня расстроила «Московская иллюстрированная газета», не придумавшая ничего лучшего как воспроизвести художественно исполненное меню грядущего торжественного ужина в Грановитой палате на три тысячи кувертов.

Бульон Лукулловый

Пирожки разные

Холодное из рябчиков по-суворовски

Жаркое: крупные цыплята на вертеле

Салат

Цельная спаржа

Мороженное

Десерт

To есть я-то отлично видел, что по случаю печальных событий меню составлено самое скромное, без каких-либо излишеств: что такое один салат? Ни осетров, ни фаршированных фазанов, ни даже белужьей икры. Истинно спартанская трапеза. Это поймут и по достоинству оценят приглашённые на ужин высокие особы. Но зачем же печатать такое в газете, для многих читателей которой и колбаса «собачья радость» – лакомство?

Во всем этом, по зрелом размышлении, я усмотрел не заботу о престиже власти, а нечто прямо противоположное. Очевидно, Симеон Александрович и обер-полицмейстер воспретили газетам свободно писать о случившемся, вот редакторы и исхитряются всяк на свой лад подогреть возмущение толпы.

Расстроенный, я отложил газеты и стал смотреть в окно – это на первый взгляд бесполезное занятие отлично успокаивает растревоженные нервы, особенно ясным майским вечером, когда тени так мягки и золотисты, деревья ещё не обвыклись со своей вновь обретённой листвой, а небо покойно и безмятежно.