Коронация, или Последний из романов

Я охнул, вскочил на ноги и лишь теперь вспомнил, что все ещё освобождён от хозяйственных обязанностей – ими временно занимается Сомов. А затем, прислушавшись, обратил внимание на то, как тихо в доме.

Ну да, разумеется. Все легли так поздно, что, судя по всему, никто ещё не вставал.

Умывшись и освежив одежду, я прошёл по службам и убедился, что слуги во всяком случае не спят и стол к завтраку уже накрыт.

Вышел во двор проверить, готовы ли экипажи к выезду, а заодно завернул и в сад – нарвать тюльпанов для Ксении Георгиевны и анютиных глазок для мадемуазель Деклик.

На лужайке мне повстречался господин Фандорин. Вернее, я увидел его первым и безотчётно спрятался за дерево.

Эраст Петрович снял белую рубашку, сделал руками какие-то мудрёные движения и вдруг, подпрыгнув, повис на нижней ветке раскидистого клёна. Немного покачался и стал выделывать нечто совершенно фантастическое: перелетать с ветки на ветку, ловко перебирая руками. Подобным манером он совершил полный оборот вокруг клёна и проделал ту же процедуру ещё раз.

Я не мог оторвать глаз от его поджарого, мускулистого тела, испытывая жгучее, совершенно несвойственное мне чувство клокочущей и бессильной ярости. О, если б я был колдуном, я немедленно превратил бы этого человека в какую-нибудь обезьяну – пусть тогда скакал бы себе по деревьям сколько захочет.

Сделав усилие, я отвернулся и заметил, как в одном из окон первого этажа откинулась штора. Кажется, это была комната мистера Карра. Тут же я разглядел и самого англичанина. Он неотрывно смотрел на фандоринскую гимнастику: губа закушена, пальцы ласкающим движением гладят стекло, и выражение лица самое мечтательное.

День, начавшийся так поздно, тянулся с мучительной неторопливостью. Я пробовал занять себя заботами по дому и подготовкой к грядущим приёмам, раутам и церемониям, но вскоре отказался от всех ответственных дел, ибо ими нужно заниматься всерьёз и с полной сосредоточенностью, а мои мысли были бесконечно далеки от обсуждения меню, полировки столового серебра и проветривания парадных мундиров и платий.

Мне так и не удалось перемолвиться словом с мадемуазель, потому что с ней неотлучно находился Карнович. Всё что-то втолковывал ей по поводу очередной встречи с похитителями, а в два часа пополудни гувернантку посадили в экипаж и увезли – я только видел со спины, как она, высоко подняв голову, спускается по ступеням крыльца. В руке сумочка, а там, надо полагать – Малый бриллиантовый букет, прекрасное произведение работы лейб-ювелира Пфистера.

Когда мадемуазель уезжала, я сидел на скамейке в компании мистера Фрейби. Незадолго перед тем, снедаемый тревогой, вышел пройтись вокруг дворца и увидел на лужайке английского батлера. На сей раз он был без книжки. Просто сидел и блаженно жмурился на солнце. Вид у мистера Фрейби был такой мирный и безмятежный, что я остановился, охваченный внезапной завистью. Вот единственный человек во всем этом обезумевшем доме, от кого веет нормальностью и здравомыслием, подумал я. И мне вдруг неудержимо захотелось с таким же, как у него, аппетитом просто понаслаждаться погожим днём, посидеть на нагретой солнцем скамейке, подставить лицо лёгкому майскому ветерку и ни о чем, ни о чем не думать.

Должно быть, британец каким-то таинственным образом угадал моё желание. Он открыл глаза, учтиво приподнял котелок и сделал приглашающий жест: мол, не угодно ли присоединиться. И ничего особенного, подумал я. Хоть нервы немного успокоятся.

Поблагодарил («тэнк ю»), сел. На скамейке оказалось и в самом деле чудо как хорошо. Мистер Фрейби покивал мне, я ему, и этот ритуал превосходно заменил светскую беседу, на которую в моем измученном состоянии у меня вряд ли хватило бы сил.

После того, как коляска увезла мадемуазель Деклик на Волхонку, к Храму Христа Спасителя, я было снова взволновался и заёрзал на скамейке, но батлер вынул из поместительного кармана плоскую кожаную флягу, отвинтил серебряную крышечку, налил в неё какой-то янтарной жидкости и протянул мне. Сам же приготовился отпить прямо из горлышка.

– Whisky, – пояснил он, заметив мою нерешительность.

Я много слышал об этом англо-саксонском напитке, однако пробовать его мне не доводилось. Надо сказать, что я вообще не употребляю крепких спиртных напитков, да и некрепкие – рюмку мальвазеи – выпиваю всего два раза в год, на Пасху и на день ангела Георгия Александровича.

Однако Фрейби с таким удовольствием отхлебнул своего питья, что я решился – запрокинул голову и выпил до дна, как это проделывает с ромом лейтенант Эндлунг.

Горло словно ободрало напильником, из глаз брызнули слезы, а дышать сделалось совершенно невозможно. Я в ужасе оглянулся на коварного англичанина, а он одобрительно подмигнул мне, будто радуясь своей жестокой проделке. Зачем только люди пьют такую гадость?

Но изнутри сделалось горячо и сладко, тревога ушла, вместо неё подступила тихая грусть – не за себя, за людей, которые устраивают из своей жизни нелепицу и беспорядок, сами же потом от этого мучаясь и страдая.