Коронация, или Последний из романов

В погребе стало темно, но совсем ненадолго. Через секунду черноту со всех сторон пронизали длинные, злые сполохи огня, а грохот поднялся такой, что у меня заложило уши.

Фандорин дёрнул меня за руку, и мы оба повалились на пол.

– Лежите тихо, Зюкин! – крикнул он. – Тут уже ничего не сделаешь.

Мне показалось, что стрельба не утихала очень долго, время от времени перемежаемая воплями боли и громогласными командами Карновича:

– Корнеев, ты где? Давай со своими вправо1 Миллер, десять человек влево! Фонарей, фонарей сюда!

Вскоре по подвалу зашарили лучи света – по бочкам, перевёрнутому столу, двум неподвижным телам на полу. Пальба прекратилась так же внезапно, как началась.

– Выходить с поднятыми руками! – крикнул Карнович. – Все равно никуда не денетесь. Дом оцеплен. Культя первый!

– Вот те Культя!

Из дальнего угла вновь выплеснуло языком пламени, и лучи разом метнулись к тому месту – я увидел перевёрнутую бочку, а над ней силуэт головы и плеч.

– Убьют, б-болваны, – зло процедил Фандорин.

Грянул оглушительный залп, и от бочки во все стороны полетела щепа, потом снова и снова. Из угла никто больше не отстреливался.

– Сдаёмся! – крикнули из темноты. – Начальник, не пали!

Один за другим, высоко воздев руки, на открытое место вышли трое, причём двое едва держались на ногах. Культи среди них не было.

Эраст Петрович поднялся и вышел из укрытия. Мы с Масой последовали за ним.

– Добрый вечер, – иронически приветствовал Фандорина полковник, со всех сторон окружённый рослыми молодцами в статском платье. – Какая неожиданная встреча.

Даже не взглянув на начальника дворцовой полиции, Эраст Петрович направился к перевёрнутой бочке, из-за которой высовывалась безжизненно откинутая рука. Присел на корточки и тут же поднялся.

Вокруг откуда ни возьмись появилось очень много людей. Одни надевали наручники на сдавшихся разбойников, другие сновали между бочек, третьи зачем-то шарили по полу. Повсюду скользили электрические лучи, их были десятки. Воздух терпко пах гарью и порохом. Я зачем-то посмотрел на часы. Было без семи двенадцать, а это означало, что с того момента, когда мы проникли в подвал, прошло всего шестнадцать минут.

– Вы всё испортили, Карнович, – сказал Фандорин, останавливаясь перед полковником. – Культя нашпигован п-пулями, а он один знал, где искать Линда. Откуда вы только взялись, черт бы вас побрал! Вы за мной шпионили?

Вид у Карновича был несколько сконфуженный. Он покосился в мою сторону и ничего не ответил, но Фандорин и так понял.

– Вы, Зюкин? – тихо произнёс он, глядя на меня, и покачал головой. – Как глупо…

– Карэ да! – визгливо выкрикнул господин Маса, находившийся от меня на некотором отдалении. – Урагиримоно!

Словно во сне, я увидел, как он разгоняется, высоко подпрыгивает и выбрасывает вперёд ногу.

Очевидно, моё зрение работало гораздо быстрее мысли, потому что я успел очень хорошо рассмотреть стремительно приближающийся к моему лбу ботинок японца (маленький, жёлтой юфти, со стоптанной подмёткой).

И тут 10 мая для меня закончилось.

11 мая

Субботы для меня не было, потому что ночь, день и ещё ночь я пролежал в глубоком обмороке.

12 мая

Очнулся я сразу, безо всякого предварительного блуждания меж забытьём и явью – то есть совсем не так, как возвращаются из обычного сна. Только что видел перед собой озарённый ползающими лучами погреб и стремительно приближающийся жёлтый ботинок, потом отчего-то прикрыл глаза, а открыл их уже в совершенно ином месте: свет дня, белый потолок, и сбоку, на краю обзора, два лица – мадемуазель Деклик и господин Фандорин. Никакого значения этому явлению в первый момент я не придал, просто отметил – сидят, смотрят на меня сверху вниз, а я лежу в кровати. И лишь затем уже ощутил, как странно затекло все тело, услышал ровный шум дождя за окном и встрепенулся: почему это они касаются друг друга плечами?

– Grâce a Dieu[23] – сказала мадемуазель. – Il a retrouvé sa conscience. Vous aviez raison.[24]

Я перевёл взгляд с неё на Фандорина и почувствовал, что должен его о чем-то спросить.

– Что такое «урагиримоно»? – повторил я запомнившееся звучное слово – как мне казалось, только что прозвучавшее.

– По-японски оно означает «п-предатель», – спокойно ответил Эраст Петрович, наклоняясь надо мной и зачем-то оттягивая мне пальцами нижние веки (я просто обмер от подобной бесцеремонности). – Я рад, Зюкин, что вы живы. После такого удара можно было и вовсе не очнуться. У вас толстая черепная к-коробка, даже сотрясения нет. Вы пролежали без чувств почти сорок часов. Попробуйте-ка сесть.

Я сел без особого усилия и вдруг смутился, потому что увидел, что на мне только нижняя рубашка, да к тому же распахнутая на груди. Мадемуазель, заметив моё стеснение, деликатно отвела глаза.

Фандорин протянул мне стакан воды и все тем же размеренным тоном сообщил сведения, окончательно вернувшие меня к реальности: