Коронация, или Последний из романов

Мне казалось, что над столом незримо витает тень несчастного маленького пленника, хотя о нем не было произнесено ни единого слова. Ведь англичане о случившемся официально оповещены не были – это означало бы неминуемое разглашение тайны на всю Европу. Пока тема не затронута, её не существует. Как люди чести, лорд Бэнвилл и мистер Карр будут молчать. А если и проговорятся, то частным образом, в своём кругу. Это, конечно, даст толчок слухам, но не более того. Ну, а про слухи я уже говорил.

Я стоял за креслом Георгия Александровича, подавая знак лакеям, если требовалось что-то принести или убрать. Но мои мысли были далеко. Я думал, чем мне искупить свою невольную вину перед Михаилом Георгиевичем, нет ли ещё какой-либо возможности посодействовать его спасению. И ещё – не буду кривить душой – мне не раз и не два вспомнился доверчивый и даже восхищённый взгляд, которым мадемуазель Деклик смотрела на Фандорина, Эраста. Признаюсь, что, воображая себя спасителем Михаила Георгиевича, я представлял, как она точно также (а может быть, и ещё восторженней) посмотрит на меня. Глупо, конечно. Глупо и недостойно.

– Почему непременно я? – спросил, понизив голос, Павел Георгиевич. – Ведь это ты обещал сводить их сегодня в оперу.

– Я не смогу, – ответил так же тихо Георгий Александрович. – Сходишь ты.

В первый миг – очевидно, оттого, что мои мысли были заняты посторонними вещами – я вообразил, что вдруг начал понимать по-английски (ибо разговор за столом, разумеется, вёлся именно на этом языке) и лишь потом до меня дошло, что эти реплики произнесены на русском.

Павел Георгиевич говорил весёлым голосом, раздвигая губы в улыбке, но глаза у него были злые-презлые. Отец взирал на него с полнейшим благодушием, но я заметил, как у его высочества багровеет затылок, а это ничего хорошего не сулило.

Ксении Георгиевны к этому времени за столом уже не было – она удалилась, сославшись на лёгкую мигрень.

– Это из-за того, что она приехала? – всё так же улыбаясь и глядя на англичан, спросил Павел Георгиевич. – Ты пойдёшь к ней в «Лоскутную»?

– Не твоё дело, Полли. – Георгий Александрович зачмокал губами, раскуривая сигару. – Ты идёшь в оперу.

– Нет! – воскликнул Павел Георгиевич, и так громко, что англичане даже вздрогнули.

Эндлунг немедленно зачастил по-английски. Георгий Александрович засмеялся, что-то такое присовокупил, а затем, отечески накрыв руку сына своей огромной мясистой ладонью, пророкотал:

– Или в оперу, или во Владивосток. И я не шучу.

– Хоть во Владивосток, хоть к черту! – сладчайшим голосом ответил Павел Георгиевич и любовно накрыл руку батюшки своей, так что со стороны эта семейная сцена, верно, смотрелась просто умилительно. – А в оперу иди сам.

Угроза насчёт Владивостока в Семье звучала довольно часто. Всякий раз, когда Павел Георгиевич попадал в историю или каким-либо иным образом вызывал родительское неудовольствие, Георгий Александрович грозился отправить его своей генерал-адмиральской властью в Тихоокеанскую эскадру – послужить отчизне и остепениться. Однако до сих пор как-то обходилось.

Дальше говорили уже исключительно по-английски, но мои мысли теперь приняли совсем другое направление.

У меня появилась идея.

Дело в том, что смысл перепалки между их высочествами, вряд ли понятный даже и человеку, знающему по-русски, был мне совершенно ясен.

Приехала Изабелла Фелициановна Снежневская и остановилась в гостинице «Лоскутная».

Вот кто мне поможет!

Госпожа Снежневская – умнейшая из женщин, каких я встречал в своей жизни, а ведь мне доводилось видеть и императриц, и великосветских львиц, и правящих королев.

История Изабеллы Фелициановны настолько причудлива и невероятна, что, пожалуй, и во всей мировой истории не сыщешь. Возможно, какая-нибудь мадам Мен-тенон или маркиза Помпадур в зените своей славы и достигали большего могущества, но вряд ли их положение при августейшем доме было прочнее. Госпожа Снежневская, будучи, как я уже сказал, умнейшей из женщин, совершила поистине великое открытие на фаворитском поприще: она завела роман не с монархом или великим князем, которые, увы, смертны или непостоянны, а с монархией – вечной и бессмертной. В свои двадцать восемь лет Изабелла Фелициановна заслужила прозвище «коронной регалии», да она и в самом деле похожа на драгоценное украшение из императорской Бриллиантовой Комнаты: миниатюрная, хрупкая, неописуемо изящная, с хрустальным голоском, золотыми волосами, сапфировыми глазами.

Маленькую танцовщицу, самую юную и самую талантливую во всех балетных труппах Петербурга, приметил ещё покойный государь. Отдав дань прелестям этой ундины, его величество разглядел в Изабелле Фелициановне нечто большее, чем просто очарование красоты и свежести – ум, такт и задатки верной союзницы престола.