Коронованная распутница

Простодушная Евдокия ни на миг не сомневалась, что дело здесь нечисто. И как ни страдала она, находясь почти в постоянной разлуке с мужем, а все-таки почти обрадовалась, узнав, что он собирается в долгое путешествие в иноземную сторону. Ведь Анна Монс оставалась на Кукуе!

Однако за границей царю не давал передышки Лефорт, потому Петр и засыпал Льва Нарышкина и Тихона Стрешнева, а также доверенных отцов церкви требованиями как можно скорее убедить царицу постричься. И каково же было его разочарование, когда он узнал, что это не удалось!

На шестой день по приезде, разобравшись с первейшими, неотложнейшими делами, он навестил жену и четыре часа провел в тайной беседе с ней. Евдокия рыдала, молилась, но нипочем не соглашалась по доброй воле отречься от мира. Она просила мужа о милосердии.

Какое там милосердие!.. Разделавшись с тремя патриархами, на помощь которых он надеялся в уговорах жены (все трое оказались в преображенских тюрьмах), и раздав оплеухи родственникам, он вплотную приступил к жене. Царевна Наталья, сестра Петра, забрала царевича Алексея и увезла в Преображенское. Петр намеревался казнить Евдокию, и царевна не хотела, чтобы племянник видел эту расправу.

Слухи о предстоящем убийстве царицы дошли до Лефорта. Он полетел во дворец и никогда еще не был столь убедителен и красноречив, как в этот день. Ему удалось убедить Петра, что Евдокию следует непременно оставить в живых. Постричь, сослать, но не убивать! Иначе виноватить будут Анну, убеждал Лефорт. А если государь хочет видеть ее рядом с собой на престоле, то надобно заботиться о ее добром имени.

Сказать Петру о том, что Анна когда-нибудь станет его женой, значило погладить его по шерстке. Огромный, сильный, умный мужчина резко глупел, когда речь заходила о его возлюбленной. Взглянув в его повлажневшие от любви глаза, Лефорт поблагодарил Бога за то, что эта авантюристка не успела до такой степени завладеть его собственным сердцем.

Спустя несколько дней после этого разговора Евдокию в простом крытом возке в сопровождении двух солдат-преображенцев увезли в Покровский девичий монастырь в Суздале, где и постригли под именем Елены. Бывшей царице не было дано ни гроша на содержание, поэтому ей пришлось обратиться с униженным письмом к родне, которая в последнее время обеднела да обнищала: «Хоть я вам и прискушна, да что же делать, покамест жива, пожалуйста, поите, да кормите, да одевайте меня, нищую!» Единственной утехой в монастырской тиши для Евдокии было слать проклятия своим гонителям, первыми среди которых она считала Анну Монс и Лефорта. Она не знала, что Франц Яковлевич, по сути дела, спас ей жизнь, а если бы даже и знала, то вряд ли была бы ему за это признательна, ибо теперь у нее началась не жизнь, а медленное умирание.

А между тем по Москве ходили неумолчные слухи о любовнице государя.

– Относил я венгерскую шубу к девице Анне Монсовой, – говорил немец, портной Фланк, аптекарше Якимовой. – Видел в спальне ее кровать, а занавески на ней золотые…

– Это не ту кровать ты видел, – прервала аптекарша. – А вот есть другая, в другой спальне, в которой бывает государь; здесь-то он и опочивает…

Неудобьсказуемые подробности об этой связи передавались даже в тюрьмах!

– Какой он государь? – распинался колодник Ванька в казенке Преображенского приказа одному из своих товарищей по несчастью. – Какой он государь! Басурман! В среду и пятницу ест мясо и лягушек, царицу свою сослал в ссылку и живет с иноземкою Анною Монсовой…

Как ни спешил Петр устроить свадьбу с Анной, он все-таки сообразил, что надобно выждать какое-то время, дабы утихомирился народишко. Чтобы это время скорей проходило и чтобы проходило оно веселей, чтобы избавиться от тягостных мыслей об участи Евдокии и угрызений совести, которые порою начинали его донимать, русский государь ударился в такой разврат и пьянство, что содрогнулась даже Москва, свято следовавшая словам Мономаха: «Руси есть веселие пити, не можем без того быти». Как раз в это время умер патриарх Адриан, ярый противник всех Петровых новшеств, и царь немедля упразднил патриаршество вообще, на радостях собрав «сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор». Во главе, наряженный в патриаршие ризы, был поставлен вернейший собутыльник Никита Зотов. Все должны были явиться на «собор» в самых что ни на есть шутовских маскарадных костюмах. Этот обычай, этот «собор», просуществовал чуть ли не четверть века, до смерти Петра!

Неведомо, сколь далеко зашел бы Петр в пьяном буйстве, да вдруг, нежданно-негаданно, сбылось одно из проклятий несчастной Евдокии.

Умер Лефорт.

* * *

Катерина несколько мгновений стояла, оцепенев. Зрелище смерти не было для нее в диковину. Войны, которые она прошла в солдатском строю, рядом с теми мужчинами, которым принадлежала… Многочисленные казни, которые ей приводилось видеть… Однажды она застрелила из пистоли вражеского солдата, который невзначай подобрался слишком близко к шатру Меншикова… Но там была война, там были враги, а это…