Коронованный лев

— Что ж, — сказал мэтр Гастон, — пойду, потороплю зятя с ужином, а этот парень, — он поманил рукой слугу, — покажет вам ваши комнаты. Доставить ли вам ужин наверх или вы предпочтете спуститься в общий зал?

— Мы спустимся, — ответил отец и оглядел компанию, — если никто не пожелает персонально уединиться.

Огюст едва было не пожелал, но передумал. Настроение у него было не ахти, но чем оставаться наедине со своими мыслями, лучше уж посмотреть на окружающий мир, относясь к нему как к препарату на предметном стекле. А вдруг в нем промелькнет что-то, за что его можно будет поймать как кота за хвост и призвать к ответу?

Не считая комнат для слуг, наше общество заняло четыре комнаты на втором этаже. Все же, габариты «Пулярки» были ограничены, так что мы разошлись подвое, не считая отца, который сам сошел за двоих.

Когда мы спустились, было совсем еще не темно, «Пулярку» заливал золотисто-румяный вечерний свет. Но пока мы сидели, окошки понемногу закрывались от сумеречной прохлады и потихоньку зажигались огоньки масляных ламп и свечей, по стенам заплясали фантастические гротескные тени, глядя на которые каждый бы понял, что он тоже в сущности лишь призрачное сказочное чудовище, занесенное неведомо куда неведомым ветром. Тушеные кролики удались на славу, равно как и молочные поросята, пулярки и пироги, на которые у меня уже не хватило сил. Несколько проезжих дворян составили нам компанию. Я не запомнил их имен, но все были довольно приятными собеседниками. Мы немного поболтали с ними ни о чем, от природы до Плутарха, и поделились новостями сомнительной свежести.

— Вы никогда не слыхали о Хранителях? — спрашивал присутствующих худой как щепка дворянин в оранжевом колете.

— О хранителях чего? — деловито поинтересовался Готье.

— Стало быть, не слыхали, — крякнул дворянин. — Это новый духовный орден. Он проповедует…

— Да ну их, в болото, всех и сразу! — воскликнул бородач с веселыми черными глазами. — Слишком много их развелось. Духовный орден — тоже мне новость! Религия нынче не в чести. А вот граф де Люн повздорил сегодня с кузнецом…

За соседними столами захохотали, еще не услышав историю. Граф де Люн был местным ходячим анекдотом — недотепой, занудой и к тому же страдал прискорбным дефектом речи.

— Замучил беднягу, показывая, какой толщины должна быть хорошая подкова, с каким блеском и звоном, ну, вы себе представьте, сколько выговаривал каждое слово! Кузнец через часок рассвирепел и попросил его говорить поскорее, Люн напыжился и принялся так же скоро рассказывать историю своего рода. Тем временем, мимо проезжал барон де Дизак. Ну, все знают, какое у него терпение! Слушал он, слушал, да и сгреб, наконец, графа за грудки, требуя, чтобы тот угомонился, а граф, не будь промах, дал ему по лбу сломанной подковой и начал, заикаясь, вызывать барона на дуэль. Дизак, конечно, не дослушал, чуть не проломил графу голову все той же подковой, быстро закончил свои дела и уехал, пока тот не пришел в себя. Кузнец сделал лошади графа подкову, сам вытащил из его кошелька двойную плату, да и оттащил подальше от кузни, чтоб тот, когда придет в себя, не вспомнил где был и не явился бы рассказывать продолжение…

Скоро нам надоела эта болтовня, и мы отправились наверх.

— Какая скука, — проворчал Огюст, когда мы поднялись в свою комнату. — Даже ушей никому не отрезали. — Говорил он не о кроликах. Его явно одолевало беспокойство.

Я пожал плечами и выглянул в окно. Говорить вслух перед Варфоломеевской ночью, что «все впереди», как-то не хотелось.

— Поль, а не пойти ли нам прогуляться? — предложил Огюст, уже севший было на постель.

Я обернулся и увидел его задумчиво крутящего в руках обнаженную рапиру.

— Надеешься найти кого-то с ушами?

Огюст ответил мне неожиданно непонимающим и обиженным взглядом, будто я попытался ударить его ножом, а ведь у меня-то в руках ничего не было. Тьфу ты… он же просто хотел поговорить без свидетелей, а о том, что именно кому-то там не отрезали, забыл сразу, как только сказал. Конечно, в таком контексте моя фраза прозвучала слишком презрительно, если он решил, что я не желаю его слушать. Я кивнул на клинок.

— Ты думаешь, он будет согласен с тем, чтобы ему их отрезали?

Через мгновение Огюст, наконец, понял, о чем я говорю, и испустил облегченный смешок.

— Если они будут слишком длинными, его никто и спрашивать не будет. — Огюст задумчиво посмотрел на пистолеты. — Знаешь, просто до смерти хочется обшарить окрестности, прежде чем ложиться спать.

— Понимаю, — согласился я, снова пристегивая отстегнутые было клинки. — Обожаю шарить в кустах по ночам. Жаль, что мы понятия не имеем, что именно мы тут можем найти.

— Узнаем, если что-нибудь найдем.

Смех смехом, а ведь именно этим в итоге и приходится заниматься — искать неизвестно что. Помимо точного места и времени, с которого для нас все началось, ничего определенного мы больше не знаем. А «без глины кирпичей не слепишь», как говорил самый известный сыщик всех времен и народов.