Коронованный лев

— Ага. Лет на четыреста с лишком, — сказал я, хотя понимал, что Готье имеет в виду наш обычный возраст — проснувшись поутру, мы воображали, что нам восемнадцать.

— И не говори, — кивнул Готье, соглашаясь и с такой трактовкой. — Даже тошно. — И вздрогнул.

Представить себе, что только что был в тех временах, где сам был давно уже покойником, и впрямь ведь тошно… И то, что можно в одно мгновенье повернуть или вывернуть наизнанку время, которое всегда было невозможно обратить вспять, что могло оказаться очевидным дикое, невообразимое будущее, что могла оказаться в чужой власти память, и душа, считающаяся бессмертной, что мог перевернуться весь мир…

— Нет, я был бы не прочь здесь оказаться, будучи там, — пробормотал Готье, будто продолжая спор с самим собой. — Но!.. Не всерьез же!.. Не так! — Он взмахнул рукой и вздохнул. Я только покачал головой.

Неподалеку распахнулась дверь, сперва содрогнувшись, будто в створку изнутри наподдали тараном и лишь затем потянули ее в нужную сторону, и в коридор, яростно бормоча проклятья, стремительно вышел человек.

— Огюст! — воскликнули мы с Готье в один голос.

— М-м? — Огюст оглянулся в нашу сторону, тряхнув густыми черными кудрями. Некоторое время он рассматривал нас исподлобья, с угрюмым подозрением, потом, видно, пришел к какому-то выводу и, чуть вздохнув, кивнул и направился к нам, сверкая по дороге золотым позументом на темно-лиловом бархате. Почему это вдруг показалось мне забавным? Да потому, что он кальвинист, — припомнилось мне, — а они ведь так любят скромность. Но старина Огюст — личность противоречивая, импульсивная и отчаянная, иногда просто ходячая катастрофа для себя и окружающих, хоть со случающимися непредсказуемыми и даже порой затяжными приступами благоразумия, хладнокровия и ясности мысли. Идеи его частенько, по крайней мере, для меня, парадоксальны — он может одновременно всерьез верить в то, что Земля круглая и даже вертится вокруг солнца, и в то, что вскрывать мертвецов в научных целях — величайший грех. Верить в божественное предопределение спасения и погибели, и при том заявлять, что человек отличается от всех созданий и явлений природы тем, что обладает свободой воли.

— Гм, — мрачно сказал Огюст, приблизившись к нам.

— Не то слово, — поддержал Готье.

— Вы это вы или не совсем? — проворчал Огюст едва внятно, почти не разжимая губ.

— Это слишком сложный философский вопрос, — заметил я. Огюст вздернул голову и мимолетно улыбнулся, заслышав о философии.

— Все веришь в наше неземное происхождение? — усмехнулся Готье.

— Божественное, — поправил Огюст похоронным голосом, поглядывая то на меня, то на Готье. — А ты, похоже, где бы ни был, питаешь страсть к толедским клинкам, — сказал он мне.

— Есть грех, — согласился я, хотя при мне сейчас не было ни одного.

— Если так пойдет дальше, не удивлюсь, если случится всемирный потоп, — предположил Огюст, обращаясь к Готье.

— Может, я бы его даже сотворил, если бы знал, как, — посетовал Готье.

— Не понимаю, как это может быть связано с толедскими клинками, — пошутил я.

Огюст снова мимолетно улыбнулся, но тут же посерьезнел больше прежнего. Да, понятными только нам паролями, мы обменялись, но это еще не представляло положения вещей в по-настоящему радужном свете.

— Не знаю, как насчет именно толедских клинков, — произнес Огюст, и я вдруг обратил внимание, что он-то, оказывается, при шпаге, и нервно поглаживает рукоять левой рукой, — но как вы относитесь к тому, что должно произойти через две недели?

— Через две недели? — нахмурившись, переспросил я.

— Да, двадцать четвертого!.. В Ночь святого Варфоломея!

— Господи!.. — пробормотал я, уставившись на Огюста, как на чудо морское. — Я и думать забыл!

— Это потому, что ты католик! — обвиняюще сказал Огюст.

— Бордель Вельзевулов! — воскликнул, будто осененный, Готье. — А ведь и точно, тот самый год!

Я перевел взгляд на него.

— Мало того, мы тут собрались, чтобы отправиться на ту самую свадьбу…

— Нет слов, одни выражения… — Готье потрясенно покрутил головой.

— А теперь скажи мне, пожалуйста, Поль, — неестественно спокойно и вкрадчиво сказал Огюст, что ты имел в виду под словами «и думать забыл». То есть, ты уже об этом знал?

— Ну конечно, — не раздумывая, ляпнул Готье вперед меня. — Мы же все знали!..

— Кроме меня, — резко уточнил Огюст.

Я едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Надо же было выпалить такое.

— То есть как? Ты же первый об этом сказал… — удивился Готье, и тут до него дошло. — О, господи, ты что, думаешь, что мы здесь об этом знали? — переспросил он ошеломленно, особо подчеркнув непередаваемым выражением слово «здесь».

— А разве нет? — Огюст презрительно скривил губы в неудачном подобии усмешки. — Поль, ты же проговорился!