Коронованный наемник (СИ)

Своды грота потряс громовой шквал криков, в которых потонул одинокий голос. Обладатель его, впрочем, быстро сообразил, что его все одно никто не слышит, а потому через миг по трапезной раскатился гулкий звон. Гвалт смолк, и у печи обнаружился рыцарь в заснеженном плаще, все еще держащий в руке крышку от здоровенного котла:

- Будет вам, горлопаны! – рявкнул он, – я только что от столицы, утром в разведку уходил. Новости у меня – чистый мед!

Он сделал драматическую паузу, а потом оглушительно заорал:

- Орки сняли осаду!!! Восвояси собираются!!!

Леголас почувствовал, что больше не вынесет сегодня шума. Он поднялся и, никем не замеченный, вышел из грота, в котором царил сущий кавардак. Рыцари собирались в столицу. Кто-то ликовал, кто-то остервенело ругался, что так и не успел поучаствовать в той короткой войне. Но ему нельзя было возвращаться в Тон-Гарт. Кто примет его там? Кто, кроме Сарна, да еще нескольких верных друзей, обрадуется ему? Эльф ощутил, как сердце заходится тошным отчаянием. Он снова потерял свой кратковременный приют. Снова стал чужим. Тем, кому нет места среди общей радости. Он не пойдет с войском в Тон-Гарт. Пусть его маленький отряд идет с рыцарями – Сарн будет рад их возвращению. Леголас передаст с одним из эльфов письмо для друга. Леголас на миг представил себе Сарна, смеющиеся карие глаза, вечно неприбранную черную гриву, и ему захотелось злобно и горестно завыть, таким родным был этот образ, и такой недосягаемой была та, прежняя, простая и понятная, бесконечно дорогая ему жизнь.

Нельзя опускать руки. Нельзя сдаваться хотя бы себе самому назло. Он сейчас же вернется в свою келью, соберет свои нехитрые пожитки, оставит письмо для Сарна и отправится на место убийства Вигге, куда так глупо не пошел с остальными. Не может быть, чтобы он, лесной эльф, не нашел никаких следов таинственного похитителя свитка…

Йолафу давно казалось, что время замерло в стенах его узилища. Вероятно, снаружи шли часы, а может быть, даже дни, но сам он не ощущал их поступи, окруженный глухими каменными стенами и сонмами навязчивых, не дающих отдыха мыслей.

Тело Манрока нашли, но часовые, не посвященные в его авантюру, никак не заподозрили его участие и долго с воплями и угрозами прочесывали лабиринт.

Впрочем, Йолафа мало заботило собственное будущее. Тревога о судьбе сестры и успехе их эскапады не оставляла места другим раздумьям. Сначала он долго перебирал все обстоятельства ее отъезда, вспоминал каждое слово разговора с Сармагатом, клял себя за запальчивость, понимая, что должен был быть сдержаннее, и тогда, быть может, погоня началась бы позже.

Но эти размышления уже не могли принести пользы, как ничего не могли и изменить, и вскоре ренегат стал запрещать себе снова и снова погружаться в цепочки сказанных фраз, поскольку бессильная злость и страх только лишали его сна.

Снадобья Таргиса давно закончились, и многие раны воспалились, вновь принеся за собой лихорадку. Но молодость и крепкое здоровье пока все же брали верх над недугами, а может быть, рыцарь просто знал, что не вправе поддаваться хворям, когда его долгая борьба была так близка к развязке...

…Сармагат спешился у входа в свое убежище и зашагал вверх по неровным уступам, заменявшим ему лестницу и делавшим вход в штаб чрезвычайно неудобным для чужаков. Он не спешил. После событий последних дней у него не было времени разобраться с собой, со своими чувствами и намерениями, так много пришлось принять важнейших и несуразно спешных решений.

Сармагат немало испытал за свою долгую жизнь. Он знал много страшных потерь, когда казалось, что все утратило смысл и дальше бороться незачем. Он не раз стоял у пепелища своего вчерашнего дня, чувствуя себя, словно на одинокой скале посреди бездны. Он давно умел не чиниться крахом своих планов, всегда неколебимо уверенный в своей неминуемой победе, не сейчас – так завтра. Он умел годами хранить обиды, никогда не прощая своих врагов. Он очень мало, кого любил, и уж совсем никого не боялся.

Ночной разговор с эльфийским комендантом должен был стать смертным приговором последнего. Сармагат не терпел, чтоб ему диктовали условия, тем более, глядя на него сверху вниз. Поражения были не в характере вождя и всегда разжигали в нем неуправляемую ярость, в свой час обрушивавшуюся на голову обидчика неожиданной и часто несоизмеримой местью. Кроме того остроухий фанфарон совершил еще более непростительный грех, затеяв угрожать Тугхаш. Но Сармагат, привычно распаляя в себе злобу, отчего-то вдруг осознал, что скорее машинально шарит на дне души, разыскивая там нужное ожесточение. Странно, но сегодня орк испытывал какие-то иные, несвойственные ему чувства по поводу нелепого и непредвиденного оборота, казалось, столь простого и изящного замысла. Нужно было подумать… Понять, что именно он должен сделать сейчас, не допуская взрыва ярости. Что говорить, гневливость всегда была его уязвимым местом, и в запале он нередко совершал серьезные промахи…