Коронованный рыцарь

Она не сказала ему только того, что ящичек со смертоносной иглой, который лежал у него в кармане, она получила от аббата Грубера, что игла эта сохранилась в руках ордена иезуитов со времени папы Александра VI, бывшего из фамилии Борджиа, и унесла бесследно уже много жертв, так или иначе неугодных этой фамилии, а затем и иезуитам.

Казимир Нарцисович ехал к себе и по временам вздрагивал от воспоминаний этой беседы с Иреной Станиславовной.

Первое лицо, которое встретил граф по приезде домой, после отворившего ему дверь камердинера, был горбун.

В уме графа мелькнула мысль взять именно его в свои сообщники по задуманному им кровавому делу.

Он велел ему зайти в кабинет, где и сообщил, что через несколько дней переезжает в «замок мальтийских рыцарей».

— Ты ко мне так через недельку понаведайся, у меня будет к тебе дело.

— Рад всем служит вашему сиятельству.

— Такое дело, что можешь бросить свое шатание по чужим углам, заживешь домком в сытости, в довольстве, даже в богатстве…

Рот горбуна расползся до самых ушей в блаженной улыбке при такой картине его будущности.

Зеленовато-желтые клыки вылезли совершенно наружу.

— Жизни не пожалею за вас, ваше сиятельство, за благодетеля.

Горбун особенно усердно всегда титуловал графа.

— Ну, вот докажи же мне свою преданность делом… — милостивым тоном сказал Казимир Нарцисович.

— И докажу, ваше сиятельство, вот как докажу.

— А я в долгу не останусь… Озолочу… — заметил граф. — Только дело тяжелое, страшное, — добавил граф. — Решишься ли?

— За легкое-то да простое так не награждают. А решиться, отчего не решиться, ведь не человека убивать…

Граф вздрогнул.

— Зачем убивать… А с мертвым придется иметь дело, похоронить…

В голове Казимира Нарцисовича вдруг, мгновенно, как это часто бывает, создался план убийства Зинаиды Владимировны, со всеми мельчайшими подробностями.

— Мертвецов я не боюсь… Не кусаются, — оскалился горбун.

— Так заходи. Вот тебе маленький задаток.

Граф сунул в руку горбуна довольно значительную пачку ассигнаций, вынув ее из кармана без счета.

В том же кармане он ощупал и данный ему Иреной ящичек.

— За что жалуете… Я и так вами много доволен, — взвизгнул горбун, опуская полученные ассигнации в карман.

Лицо его снова исказилось отвратительной улыбкой.

— Так до свидания, на новоселье.

— До свиданья, ваше сиятельство.

Горбун отвесил почти земной поклон и вышел.

Граф осторожно вынул из кармана ящичек и запер его в шифоньерку.

Через два дня он уже переселился в свое новое помещение на Садовой.

День его выезда совпал с днем смерти старшей сестры Белоярцевой — Елизаветы Спиридоновны.

Вторая, Надежда Спиридоновна, пережила сестру только несколькими днями; на другой день ее похорон она тоже отдала душу Богу.

Марья Андреевна окончательно осиротела.

Ее нянька, Арина Тимофеевна, тоже почти с месяц как лежала в постели.

Марья Андреевна ухаживала за ней и днем и ночью, но старушка, видимо, таяла, как догорающая свеча.

По завещанию сестер Белоярцевых, дом со всем находящимся в нем имуществом, и деньги, скопленные старушками, достались Маше.

Вся крепостная прислуга была отпущена на волю.

Первый воспользовался предоставленной свободой Яков Михайлов, перешедший на службу к графу Свенторжецкому.

Казимир Нарцисович был очень доволен, так как за время жизни у Белоярцевых, успел привыкнуть к этому камердинеру, знавшему его привычки и успевшему приноровиться к характеру барина.

Остальная прислуга также разошлась по другим местам.

При Марье Андреевне осталась одна старуха Афимья, большая приятельница горбуна.

Последний почти безвыходно находился в доме и сделался, ввиду болезни Арины Тимофеевны, за отсутствием прислуги, необходимым человеком.

Он продолжал посматривать на «красавицу-барышню», как он звал Марью Андреевну, масляно-плотоядными глазами, но та, под впечатлением обрушившего на нее горя и опасения за исход болезни любимой няни, не замечала этого, как не замечала и некоторой фамильярности обращения с ней, которую стал позволять себе горбун.

Осиротелое положение беззащитной девушки, отца которой он держал в руках, подавало ему все большую и большую надежду на осуществление его грязных планов.

— Какая она мне племянница… Аннушка-то мне сестра была сводная… Отец мой вдовый на вдове женился, мне шестой год шел, а Аннушку-то мать принесла к нам в дом по второму году, — рассуждал он сам с собою, обдумывая возможность обладания обольстившей его красавице.

Марье Андреевне, конечно, и в голову не приходило, что в уродливой голове услужливого горбуна могли появиться такие мысли.

Она так привыкла к нему и даже, ввиду его крайнего убожества, не считала за мужчину и почти не стеснялась.

Ее подчас откровенные домашние костюмы еще более распаляли преступную страсть сластолюбивого урода.

Вся, повторяем, поглощенная исходом болезни своей няньки она и не предвидела готовящейся ей западни.

Она бы даже не поверила, если бы кто-нибудь стал предупреждать ее.

Предупреждать, к тому же, было и некому. Новый удар судьбы не замедлил разразиться над ее бедной головой. Арина Тимофеевна умерла.